— Я просто восхищен вашим умением так замечательно и сладко излагать, Ваше Императорское Величество, — признался Ушаков. — Уверен, что ни одна дама, удостоенная вашего взгляда и коей посчастливится такие речи услышать, не устоит. Падет к ногам и погибнет от любви.
— Без сомнения падет! Как Берлин и Париж падут к ногам русской армии! Давайте, ротмистр, наливайте, выпьем за победу!
— За нашу победу, Ваше Величество!
Они выпили. Ротмистр молчал, потому что снова не мог взять в толк, как правильно вести себя в такой компании, когда речь зашла о столь интимной теме. Но, видя, что царь ждет от него откровенности, решился.
— А я вот, Ваше Величество, похоже, очень сильно полюбил одну девушку. Но вряд ли мы когда-нибудь с ней свидимся. Да и для нее любовь — это не совсем то, о чем мы, дворяне, читали в романах. Она, может, и не поймет даже меня, коли пожелаю с ней на амурные темы говорить. Встретил я ее… как раз в тот роковой день перед боем, после которого меня арестовали. В общем, наваждение это, колдовские чары, не иначе.
— Так это всегда колдовские чары, — император улыбнулся. — Помните, мой друг, женщина создана таким образом, чтобы пленить нас всецело, ум наш и сердце подчинять своей воле. А сколько в истории мира было случаев, когда именно эта безумная страсть брала города, губила целые народы, меняла ход истории. Самое удивительное, ротмистр, что мужчина в этой коварной игре всегда в проигрыше. Даже если он и добивается объекта своего вожделения и, допустим, они идут под венец, с годами превращается или в пленника сварливой спутницы, или в узника собственных иллюзий и представлений о ней.
— Право, государь, — осмелился вступить в глубокую философскую беседу Ушаков, — если думать в момент первого свидания про то, что Вы сейчас сказали…
— То ничего не получится, вы имеете в виду?
— Так точно, Ваше Величество!
Царь громко рассмеялся. Нет, определенно, перед ротмистром сейчас сидел не самодержец Всероссийский и вершитель судеб Европы, а старший офицер. Конечно, рассуждения царя были более логичны, да и слог его отличался изяществом и невиданной точностью определений. Но вольность, с какой он позволял Ушакову говорить с ним, поражала.
— Итак, ротмистр, не отвлекайся. Всех нас подстерегает Амур, и никогда не знаешь, откуда прилетит его стрела. Между нами, докладывают мне, что даже наш почтенный фельдмаршал от скуки балует.
— Да что вы?!
— Думаю, так и есть. Он ведь не монашеского сана, да и не мне судить старика. Так что там с твоей зазнобой? Где ты ее откопал?
— Так я ж говорю, в деревне, — Ушаков опустил голову.