Провернуть дело так, как после Бородино, в Филях, на совете, где было принято решение оставить Москву, вряд ли удастся. Тогда он рисковал, но понимал, что выхода другого просто не существует. И сама жизнь ему была тогда почти безразлична, не то что карьера. Россия под пятой врага — эту беду он готов был предотвращать любой ценой.
Также он понимал, насколько рискованно было советоваться с императором, утверждать с Петербургом непростое и невиданное решение. Почти однозначно он получил бы отрицательное заключение и, возможно, погубил бы армию, приняв сражение у стен Москвы. Именно поэтому император лишь через неделю получил от него точное подтверждение и объяснение принятого решения оставить древнюю столицу.
В других обстоятельствах не сносить бы старику головы, но царь вынужден был простить Кутузова, так как тот, хоть и обидел его, нужен ему был пуще всех генералов и недругов фельдмаршала в армии и при дворе. Да и сам Александр осознавал, хоть и с лютой горечью, что удерживать Москву любой ценой — значит потерять армию и, с большой долей вероятности, проиграть войну и получить унизительные условия мира с французами.
Михаил Илларионович догадывался, что должно было твориться в душе царя, однако же не мог Александр не вспоминать в те дни позор Аустерлица. Именно там, проигнорировав все предупреждения Кутузова, царь фактически сам встал во главе позорнейшего поражения союзных европейских армий, сражавшихся коалицией против узурпатора. Только мужество русского войска спасло его от позора. Еще накануне, в сражении при Кремсе, Наполеон понял, что пора дешевых побед ушла в прошлое.
При Аустерлице отношения императора и подданного обострились до предела. Колкости Александра отдавались болью в сердце Михаила Илларионовича. Царь не желал слушать Кутузова, требующего не вступать в сражение. Кутузов позволил себе демонстративно сложить с себя полномочия командира и устремиться в атаку, где был ранен. А после битвы он выплакал, наверное, все слезы, переживая о чудовищно бессмысленных жертвах и оплакивая зятя, павшего тут же смертью храбрых. Аустерлиц стал одновременно горем для Кутузова-генерала и Кутузова — заботливого главы семейства.
Кутузов позвал адъютанта.
— Пускай кто-то из моих адъютантов, — приказал князь, — поговорит с кавалерийским капитаном, который якобы имеет важное послание Высочайшему адресату.
Живописный берег острова Сент-Люсия, различимый до мельчайших деталей с приличного расстояния, наверняка при иных обстоятельствах восхитил бы Антона. Этот экзотический кусочек суши, омываемый с одной стороны Карибским морем, а с другой — Атлантикой, напоминал ему милые его сердцу Гавайи, острова, на которых он не был уже очень давно и где однажды ему пришлось пережить увлекательные и опасные приключения.