Они возвращаются назад достаточно быстро, впрочем, точно сказать не могу: когда вокруг совершенно темно и тихо, сложно понять, сколько времени прошло. Скрипит дверь, и входит папа — нервно и быстро, а сразу за ним мама — медленно и легко. Что-то гремит, кто-то спотыкается.
— Вот зззарраза, — говорит папин голос. Ну конечно, кто еще мог свалиться в дверях?
— Поставь раскладушку сюда, у окна тебя продует, — это мама. Она, конечно, не теряет здравого смысла, даже когда папа валяется на полу, придавленный раскладушкой.
Подождите, раскладушка? Неужели они собираются спать тут? Ждать, не очнусь ли я ночью и не начну ли звать на помощь? Они будут тут ворочаться с боку на бок и слушать тишину вместе со мной?
Скрипит раскладушка, и кто-то несколько раз входит и выходит.
— Спокойной ночи, — совсем близко говорит мама, — я приеду завтра в десять. Звони, если что.
«Если что» значит, что я могу прийти в себя среди ночи или наоборот, окончательно из себя выйти. Интересно, что все-таки со мной случилось? Я отравилась дымом? Или у меня ожоги? Может, от меня вообще ничего не осталось, кроме мозга, и поэтому я все слышу, но ничего не могу сказать? Или для того чтобы слышать, нужен не только мозг, но и уши? Это занятная мысль, и как-нибудь я обязательно к ней вернусь, но сейчас мне все же кажется маловероятным, чтобы папа собирался спать на раскладушке рядом с измученным мозгом и обгорелыми ушами единственной дочери.
Я слышу, как он устраивается рядом. Садится на скрипучую раскладушку и шумно снимает ботинки — наверняка, пока мама не видит, снимает их без рук, поддев пятку одного ботинка носком другой, а потом как попало бросает на пол. Шуршит фольгой и пьет — принимает лекарства. Дверь открывается.
— Как у вас тут дела? Ничего не нужно? — голос молодой и задорный, скорее всего медсестра и наверняка симпатичная.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, — говорит папа с той беззащитно-потерянной интонацией, которая безотказно действует на большинство женщин, вне зависимости от возраста, — как-нибудь устроюсь.
— Ну зачем же как-нибудь? Я вам сейчас подушку принесу и одеяло. Может, чаю хотите?
— Нет-нет, спасибо.
— Ну смотрите, если передумаете, заходите. Я еще долго спать не буду.
Папа молчит, и мелкие электрические искорки носятся по комнате, и их чувствую даже я, а ведь я сейчас не чувствую почти ничего. Папа очень нравится женщинам, что совсем не нравится мне, но вряд ли бы вам удалось вытянуть у меня подобное признание, если бы не полная темнота вокруг. Папа молчит и медсестра тоже молчит.