Ты можешь. Ты можешь сделать для меня безумно приятную вещь, хотя вряд ли мы с тобой думаем об одном и том же.
Я слышу, как рядом скрипит раскладушка, когда подозрительный тип встает. Он делает два шага ко мне. Что-то шипит, и я готова поклясться содержимым своей железной коробочки из-под печенья, — это открывается бутылка воды. Он делает большой и шумный глоток. Это ужасно! Он надо мной издевается! Но он делает еще один шаг и вдруг… Совершенно неожиданно я чувствую его губы на своих губах. И прохладная вода течет по моему горлу, смывая бесчисленные колючие песчинки. Если возможны на этой планете несколько секунд безупречного, идеального блаженства, они меня посещают прямо сейчас. Даже любовный восторг под потолком ржавого лифта не идет ни в какое сравнение с этим. Я знаю, о чем говорю, верьте мне.
Но идеальное блаженство приходит и уходит слишком быстро, это придумано не нами. А потому уже через несколько мгновений вода застревает у меня в горле и я начинаю судорожно кашлять.
Я кашляю так сильно, что нет никакой возможности лежать неподвижно. Я хватаюсь руками за горло, но это не помогает. И тогда я сажусь в кровати.
— О! — говорит подозрительный тип. — Мне понравилось.
— Мне тоже, — отвечаю я и сама удивляюсь тому, как хрипло звучит мой голос.
— Я знал, что ты притворяешься.
Я так привыкла разговаривать сама с собой, что даже не возражаю. Да и зачем? В конце концов, правда — это только то, в чем мы сами себя убеждаем. Неплохо, что в тридцать один год я понимаю хотя бы это.
Между тем ослепительно яркий солнечный свет льется сквозь открытое окно облезлой больничной палаты, заставляя меня щуриться и вытирать слезы. Шутка ли — шесть дней, вернее, семь совсем без света?
И глядя на слезы, которые градом катятся у меня из глаз, подозрительный тип удивляется:
— Что, не притворяешься? Так надо же кого-нибудь п-позвать…
Оказывается, когда он волнуется, то начинает заикаться.
— Ну, я п-пошел…
Мои глаза постепенно привыкают к свету, и мне удается рассмотреть комнату. Она почти пустая и очень унылая. Моя кровать, рядом капельница с пузырьками и тумбочка с какими-то аппаратами. Напротив у окна раскладушка и стул. А на стуле — папин пиджак. И тут у меня появляется мысль, которую я без ложной скромности могу назвать гениальной: в кармане пиджака наверняка лежат ключи от моей квартиры.
— Я п-пошел, — растерянно повторяет подозрительный тип, не двигаясь с места.
Я смотрю на него. Человек, который только что заставил меня пережить несколько секунд идеального блаженства, невысок, но хорошо сложен. На нем темная футболка и джинсы. Его волосы коротко подстрижены и скорее светлые, чем темные. И когда он смотрит на меня немного грустно и очень внимательно, я вдруг твердо понимаю, что теперь с ним тоже не может случиться ничего плохого.