Тата выжидающе смотрит на Антона, но он еще некоторое время молчит. Причем ему кажется, что молчит он целую вечность. Разумеется, задавая вопрос, рассчитываешь на определенную откровенность. Но на такую?! Что теперь с этим делать? И как, скажите на милость, после этого себя вести? Бестолковая девица. Он злится на нее, и на себя, и на этот дурацкий самолет, в котором от нее некуда спрятаться. Совершенно бестолковая. Он смотрит в сторону. Стюардесса везет по проходу тележку с напитками.
Антон не глядя берет два пластиковых стаканчика с соком, апельсиновым для себя и томатным для Таты. Пьет, не чувствуя вкуса. Как на это реагировать? Ну что за придурок!
— Н-да-аааааа, — тихо мямлит он, глядя в пол.
— Если после этого ты захочешь переложить кошелек подальше, я не обижусь.
Он вздрагивает и поднимает глаза: она смеется. Вот тогда-то он и понимает, что влип. Окончательно и бесповоротно. Он комкает свой стаканчик и снова глотает из бутылки — два раза подряд.
— Значит, вот так взяла его деньги и ушла?
— Вот так, взяла и ушла, — беззаботно отзывается она. — Но знаешь, я уверена, что того, что тебе не предназначено, взять нельзя.
— Как это?
— Вот так: могло бы оказаться, что банкомат не работает, а пока я нашла бы другой, он уже проснулся бы и заблокировал карточку. Или на счету не оказалось бы денег. Или меня ограбили бы по дороге… Или еще что угодно. Невозможно взять чужое. А то, что ты можешь взять, — твое.
Произнося эти слова, она улыбается так искренне и открыто, как будто рассказывает о дне рождения бабушки. Он пытается переварить услышанное, но ее глаза, до абсурдного ясные и голубые, смотрят на него, не отрываясь, заслоняя весь мир вокруг.
— Да ты что, так нельзя!
— Можно, — говорит она, залпом выпивает свой сок и тоже с хрустом ломает стаканчик, — в этом мире можно все. К тому же, сняв со счета какие-то двадцать штук, я преподнесла ему бесценный подарок.
— Какой же?
— Сюрприз. Ведь он уже сто лет назад перестал удивляться и сам себя уверил, что неожиданностей не бывает. И тут такое! Да после этого он еще поверит в чудеса! А лет через двадцать, сидя где-нибудь на вилле в Ницце и перебирая в уме всю свою правильную и прибыльную жизнь, первое, что он вспомнит, — это я.