– Он решил, что я не поняла. Что ничего не удалось высказать. И я разозлилась. Мне стало обидно. Все эти нелепости, которые разобщают людей и обволакивают мир паутиной, словно заплясали у меня перед глазами – чтобы я их распутала, объяснила, а я не знала как. Не могла подобрать нужных слов, не понимала, какая здесь нужна грамматика, синтаксис. И…
Какая-то новая мысль пробежала по ее восточному лицу, и он попытался ее ухватить:
– Что?
– Язык этот еще… Я ведь рассказывала про свой «дар».
– Ты вдруг поняла этот язык?
– Форестер упомянул, что их запись, оказывается, не монолог, а диалог. Я как раз что-то такое смутно подозревала. И тут я поняла, что сама могу определить, где меняются голоса. А потом…
– Но ты понимаешь смысл?
– Кое-что уже лучше, чем сегодня днем. Но что-то в самом этом языке меня пугает – даже сильнее, чем генерал Форестер.
– В самом языке? – Лицо Т’мварбы отразило недоумение. – Что?
У Ридры на щеке вновь дернулась мышца.
– Во-первых, кажется, я знаю, где произойдет следующий несчастный случай.
– Несчастный случай?
– Диверсия, которую планируют захватчики. Если это, конечно, захватчики, в чем я не уверена. Но сам язык, он… странный.
– То есть?
– Компактный. Сжатый. Скомпрессированный. Тебе это ни о чем не говорит, да? В отношении языка?
– Мне казалось, для языка компактность – хорошо. Нет?
– Хорошо… – прошелестела она. – Моки, мне страшно!
– Почему?
– Потому что хочу кое-что предпринять, но не знаю, выйдет ли.
– Если дело стоящее, и должно быть чуточку страшно. А что ты задумала?
– Я решила еще там, в баре, но подумала, что сперва надо с кем-то обсудить. «С кем-то» обычно значит с тобой.
– Выкладывай.
– Я хочу разобраться с Вавилоном-семнадцать сама.
Т’мварба наклонил голову вправо.
– Я должна найти тех, кто на нем говорит, понять, откуда он идет и что́ пытаются сказать.
Т’мварба наклонил голову влево.
– Спрашиваешь зачем? В учебниках пишут, что язык – средство выражения мысли. Но язык – это и есть мысль. Мысль – это оформленная информация, а форму придает язык. И форма у этого языка… поразительная.
– Что тебя поразило?
– Понимаешь, Моки, когда учишь чужой язык, узнаешь, как другие люди видят мир, Вселенную.
Он кивнул.
– Но когда я всматриваюсь в этот язык, вижу… слишком много.
– Прямо поэзия.
Она усмехнулась:
– Умеешь ты спустить с небес на землю.
– Что приходится делать нечасто. Хорошие поэты – люди, как правило, практические, не выносят мистики.
– Нечто просится в реальный мир – ты угадываешь, – сказала она. – Хотя, если цель поэзии – соприкоснуться с чем-то реальным, может, тут и правда вопрос поэтический.