– Не раскисай. Я в первый раз был не лучше. Садись обратно.
Я сел и на сей раз усидел. Мы хроменько проскакали взад и вперед вдоль берега. Нет, со стороны-то это красиво, но по ощущениям – будто хромаешь. На ходулях причем.
– О, постигаешь помаленьку.
– Благодарю. Скажи теперь, где стадо и как тебя величать?
Он стоял по щиколотку в озерном плеске. Я, падая, обрызгал его, а утреннее солнце уже вошло в силу и играло в капельках у него на груди. Он улыбнулся и вытер лицо.
– Паук. А твое имя я не расслышал что-то…
– Ло Лоби. – Я радостно раскачивался меж чешуйчатых плеч.
– С погонщиками про Ло забудь, – сказал Паук. – Это тут лишнее.
– Я бы и не стал, просто в деревне у нас так принято.
– Стадо вон там. – Он пустил своего дракона следом за мной.
С янтарными волосами, четверорукий, чуть горбатый, Паук имел в себе два метра костей, а кожи – на метр восемьдесят. Поэтому обтянут был туго, да еще и перехлестнут длинными, узкими жилами. Солнце обожгло его докрасна, потом до бурого, но красное еще просвечивало изнутри. Когда он смеялся, казалось, что у него в груди хрустят сухие листья. Мы молча огибали озеро. И какая была музыка!
Драконы, стадо голов в двести пятьдесят, паслись в лесной лощине за озером и стонали (как выяснилось, это у них означает радость). Шесть лет назад я по юности навыдумал про погонщиков всякой романтики – оно и засело в голове. А они, как оказалось, народ со всячинкой. Понятно, почему тут обходятся без Ло и Ла: двое было таких, что неясно, как они верхом-то держались. Но я не стал задаваться и заговорил по-простому.
У одного парня, впрочем, с головой было все в порядке – видно было по тому, как он поблескивал на меня своим зеленым глазом, как ловко действовал кнутом, как уверенно обращался с драконами. Но он оказался немой. Из-за этого, что ли, я загрустил тогда и вспомнил Фризу? Соберись, велел я себе, у тебя есть дело.
А еще имелся типус – Белыш рядом с ним был бы полным нормом. У него была какая-то болезнь желёз, и он тоже плохо пах. Он все хотел рассказать мне свою жизнь: моторика рта нарушена, как разволнуется – начинает брызгать.
Лучше бы Вонючка был немой, а не Одноглаз. Одноглаза я спросил бы тогда, где он бывал, что видел: он знал хорошие песни.
За ночь драконы разбредаются, а утром их сгоняют в стадо. Так Паук, собирая отбившихся зверюг, подобрал и меня. За завтраком я из хлюпанья Вонючки вывел, что я – замена кому-то, кого прошлым вечером постиг конец тяжелый, печальный и неопрятный.
– В здешних краях не угадаешь. Чудородам моим ничего не делается, а она на вид нормальней тебя была, и вот: нет ее, – задумчиво проговорил Паук. – Так-то, парень.