– Мне нет дела до Одноглаза. И вообще ни до кого. – Мои слова покрывал защитный хитин злости. – Я сойду вниз за Фризой и с ней подымусь наверх.
– Ты… – начал было Паук, но в нем, большом, нашлось место и для меня. – Удачи тебе.
Он снова посмотрел вслед Одноглазу, что, качаясь в седле, ехал навстречу толпам. Паук ехал сейчас вместе с ним, но я не знал, что больша́я часть его остается со мной.
– Значит, твоя работа сделана. Когда сдадим драконов, тебе заплатят… – У него мелькнула какая-то новая мысль. – Хотя вот что: за платой приходи ко мне.
– К тебе?
– Да, в мой дом в Брэннинге.
Он свернул кнут и коленом подогнал дракона.
Проехали еще один щит. Беловолосая женщина с теплым взглядом и холодным ртом хмуро глядела на меня.
ГОЛУБКА ГОВОРИТ: ЗАЧЕМ 99, ЕСЛИ МОЖНО 9000?
Я отвернулся от ее непонятной насмешки и стал думать о том, сколько людей стекаются этим утром навстречу Одноглазу и заполняют дорогу перед нами. Вот – узнали юного пастуха, песня смялась, толпа радостно закричала. Мы въехали в толпу.
Джунгли – это несчетно отдельных деревьев, лиан, кустов, но, когда идешь джунглями, все их видишь как одно зеленое целое. В толпе, как оказалось, то же самое. Сперва отдельные лица: тут старуха от волнения мнет и крутит концы зеленой шали, там мальчишка мигает и улыбается, одного зуба не хватает, потом еще три девушки сбились вместе, чтобы не затолкали, глядят, распахнув глаза и рты. Потом – разом: локти, уши, языки, скребущие нёбо в поисках слов, швыряющие наружу: «Подвинься!», «Ай! Уберите локоть!», «Я не вижу…», «Где он? Это он?», «Нет!», «Да!»… а драконы качают горбами, пролагая путь между сгустками голов. Радостные крики, машущие руки у городских ворот. «Моя работа сделана», – думал я. Скакуна пихали со всех сторон. «Это он? Это?..» Драконы были сильно не в духе и шли послушно только благодаря Пауку. Мы протолкались в ворота и вошли в Брэннинг-у-моря. Тут произошло много разного.
Я, надо признать, не все из этого понял. В первые часы со мной было то же, что с любым, кто за всю жизнь не видел больше полусотни лиц разом и вдруг попал туда, где кругом сплошные улицы, площади и бульвары и все это топчут тысячи человек. Остальные погонщики куда-то отвернули вместе со стадом, или это я от них отбился – бродить, запрокинув голову и разинув рот.
Меня толкали: «Смотри, куда идешь!» А я только и делал, что смотрел – на все сразу. Это трудно, даже когда все стоит на месте. А тут только разглядел одно, как сзади напрыгнуло новое и чуть не сшибло тебя с ног.
Вот, если хочешь, по порядку: мелодии всех, кто там был, сплавились в гимн, похожий на звон в ушах, когда хочешь и никак не можешь заснуть. В деревне за каждым лицом видишь, в кого оно такое, как оно меняется, злится, смеется, какие выражения любит, какие нет. А тут одно зевает, другое кричит, у третьего шрам, у четвертого за щеками набита еда, в пятом какая-то тоска почудилась: может, любовь. И вот, начинаешь двигать мебель в голове, ищешь, куда все эти лица пристроить, куда свалить кучей эти четвертинки чувств. Если пришел в Брэннинг-у-моря, значит деревню давно оставил позади. А все-таки думаешь о нем деревенскими словами: реки мужчин, потоки женщин, буря голосов, дождь пальцев, джунгли рук. Это к Брэннингу несправедливо. И к деревне тоже.