На том заседании сената я так переживала, что даже не услышала первые выступления. Но приветственную речь брата я все же оценила. Он тщательно выстроил ее и, по-видимому, серьезно поработал над ораторским мастерством. Публика приняла его слова с восторгом, у сенаторов же явно родилась надежда на лучшее, хотя бурной радости они и не выказали.
Я слушала, как Калигула расписывает достоинства сената как института и особые отношения, существующие между императором и сенатом благодаря мудрости великого Октавиана Августа. Это было воспринято вполне благожелательно, как и ряд концессий и льгот, объявленных новым правителем: они сделали богатых людей богаче, а влиятельных – еще влиятельнее. Такая щедрость поражала воображение, и я догадывалась, как морщатся служащие эрария от решений императора, судорожно прикидывая, хватит ли денег в казне на все, им обещанное.
Калигула заявил, что станет следующим консулом – этого, конечно, следовало ожидать, – а потом указал на одного из сенаторов и велел встать. Сначала я наморщила лоб в недоумении, но когда этот человек повернулся, чтобы поклониться собравшимся, я узнала некрасивое бугристое лицо нашего дяди Клавдия. Колченогий заика, вот уже два поколения императоров он был объектом шуток, его сторонились и не любили. Сорок лет дурного обращения сначала со стороны его приемного деда Августа, а потом со стороны дяди Тиберия не прошли бесследно – вся его фигура выражала обиду на судьбу и людей. По лицу было видно, что и от племянника он ничего хорошего не ждет.
– Клавдий, – объявил Гай, – станет вторым консулом на этот год.
Что ж, это тонкий политический расчет. Клавдий наверняка уязвлен тем, что при выборе преемника о нем даже не вспомнили. А ведь он, в отличие от Калигулы, родной племянник Тиберия. Консульство задобрит старого брюзгу хотя бы ненадолго, и с этим титулом он будет выглядеть важным человеком, но ни полномочий, ни влияния ему не придаст. Правда, Клавдий был не настолько глуп, чтобы не понимать этого.
Следующий вопрос, поднятый Калигулой, для меня, как и для всех остальных, оказался полной неожиданностью. Но еще и позабавил по причинам, которые никому другому было не понять. Сенаторы сидели с таким видом, будто надеялись услышать от Калигулы нечто доселе неслыханное, и, несмотря на различные щедрые обещания, пока не определились с отношением к нему.
– Сенаторы Рима! – провозгласил он и вытянул вперед одну руку, пока вторая рука сжимала край тоги. – В годы тягот и невзгод вы заботились обо мне, как родители о ребенке, и я благодарю вас за преданность и поддержку.