Сейчас все иначе. Причем – только для меня. Для Калигулы, который был очень близок с Друзиллой с самого детства, настал конец света.
Я молча всхлипывала. Лепид, изливший первую волну слез, отошел от смертного одра жены и крепко обнял меня.
Гай стоял и смотрел.
Стоял и смотрел.
Потом наклонился над столиком у постели, поднял с него тяжелый красный кувшин для воды и выпрямился.
– Будьте вы прокляты, гадкие боги! – прохрипел он и швырнул кувшин через всю комнату; его бросок пришелся прямо в цель – кувшин врезался в маленький алтарь с домашними богами, разметав фигурки духов по полу. – Эскулап, проклинаю тебя! – рявкнул Калигула, схватил со столика чашу и бросил ее в стену, отчего чаша рассыпалась на мелкие осколки. – Юпитер, проклинаю тебя! За это – проклинаю вас всех! – Он покачнулся, огляделся в поисках еще чего-нибудь, что можно было бы сломать, разбить, испортить, но на глаза ему ничего не попалось; на миг он застыл и потом упал на колени рядом с Друзиллой и сжал ее руку, как только что делал Лепид. – Ты не можешь уйти! – воззвал он к сестре. – Я не позволю. Мы ведь не обычные люди! Мы – род Цезарей. Говорят, что после смерти мы становимся богами, так же как Август. И раз я буду богом, тогда пусть остальные боги склонятся предо мною и вернут тебя. Я тебя не отпущу. Не дам монету для лодочника, и тогда Харон не переправит тебя в Аид. И тебе придется вернуться.
Я старалась сдержать слезы и страх. Это были безумные, опасные слова.
– Брат…
Лепид выпрямился:
– Я сразу положил монету ей под язык. Думаю, она уже отошла в мир иной.
С горящими глазами Калигула поднялся на ноги:
– Нет! Ты не имел права это делать! Она была тебе женой всего несколько месяцев, а сестрой мне – всю жизнь.
Он грозно двинулся на нас, вытаскивая что-то из-за пояса. В следующую секунду мы увидели нож, и по хватке Калигулы было понятно, как он собирается использовать оружие. Но в самый последний миг произошло удивительное: брат посмотрел на лезвие в своей руке – украшенную драгоценными камнями серебряную вещицу, детский подарок того самого человека, в которого она был нацелена. Гнев исчез с его лица, уступив место тоскливой безнадежности. Гай отвернулся, сжимая нож с такой силой, что лезвие прорезало кожу, и направился к стене. Там он глубоко вонзил нож в штукатурку. Потом, подрагивая всем телом, начал колотить по стене кулаками, разбивая костяшки в кровь и издавая вой, словно попавший в западню зверь. Наблюдать за этим было невыносимо. Тягостное зрелище высушило слезы в моих глазах.
Лепид еще крепче обнял меня и прошептал: