Даже из дальнего конца коридора через все минувшие с тех пор дни до меня доносится эхо судорожных вдохов – мой брат задыхается от ужаса и боли.
Император цепенеет и кренится вбок. Херея с трудом вытаскивает из его тела меч, потому что из-за неудачного удара запаниковал и забыл повернуть лезвие в ране, и она, отвратительно чавкая, оказывает ему сопротивление. Когда наконец меч свободен, Херея по инерции делает пару шагов назад, а Виниций отступил еще раньше, не желая принимать в убийстве непосредственное участие. Так получилось, что моего брата несколько секунд никто и ничто не держит.
Калигула, клонясь то вправо, то влево, делает один шаг, потом второй. В отчаянии тянет руку к Виницию – к человеку, к которому всегда обращался в критические моменты и которого считал неспособным на предательство. Император пытается что-то сказать, однако его горло издает лишь сиплое бульканье. Думаю, он хочет повторить слова Цезаря, адресованные Бруту.
И ты, Виниций?
Ибо от Калигулы отвернулись все. Сначала консулы и префекты претория, потом сенат, потом его собственная семья и, наконец, ближайший круг сподвижников. Он оборачивается, видит, что Каллист призывает преторианцев помочь трибунам. Его глаза превращаются в узкие щели, когда он замечает выражение лица Клавдия и понимает, что в этом коридоре нет невинных или неосведомленных. Потом его глаза вновь широко распахиваются – это Херея наносит повторный удар, который протыкает черное, иссохшее, истерзанное сердце Калигулы. Во многом для брата это счастье, что оно перестало биться. Наконец-то он обретет покой. Больше никто его не предаст.
Гай снова хватает ртом воздух, ноги у него подкашиваются, и он валится навзничь.
Виниций плачет. Задуманное им чистое и быстрое спасение империи оказалось совсем другим. Оно беспорядочное, кровавое, мучительное и тянется целую жизнь. Ему оно тяжело далось. Это было самое трудное, что может выпасть на долю человека: предать лучшего друга ради пустого, но безжалостного принципа.
Я слышала, как за моей спиной дышат Виниций и охранники.
Вот и место убийства. Ибо это не было казнью или схваткой, но именно жестокое, расчетливое убийство. На земле пятна. Их цвет не определялся в красном свечении, окутавшем весь коридор, но они темные, и я поняла, что это. Это кровь Юлиев, та, что струилась из великого Цезаря на ступенях курии в театре Помпея и из великого Гая Юлия Цезаря Калигулы на склоне Палатина. Здесь умер мой брат, окруженный людьми и совершенно одинокий.
– Я хотел, чтобы все произошло быстро, – повторил Виниций. – Так и должно было случиться. Один удар – и все кончено. Но эти животные – они не могли остановиться. От первого удара Гай ушел, и они перепугались, ожесточились, стали махать мечами как бешеные. Надо было мне взять кинжал, тогда я, наверное, сумел бы закончить все разом.