Единственными экспонатами музея на биостанции, которые я разглядывал не без затаенного страха, были степная гадюка с зигзагообразным рисунком на спине и сколопендра – коричневая сороконожка, жирная и мохнатая. Если такая проползет по руке спящего человека, дорожка воспалится, распухнет, и рука будет ужасно болеть. После музея они стали мерещиться мне всюду.
Так случилось, что однажды огромная сколопендра выползла из щели в полу веранды, где мы завтракали, и направилась прямо ко мне. Я вскочил на стул и заорал. Увидав гадину, бабка схватила веник и принялась лупить по ней что есть силы. Она буквально размозжила насекомое, потом смела в совок и отнесла, по моему настоянию, в дальний угол сада, где длинной палкой затолкала останки в тесную щель в ограде и завалила обломками кирпичей, замуровав навечно. Мы пожаловались Илье Никифоровичу. Он тут же принес ведерко с раствором и замазал щель в полу узким и гибким мастерком.
Илья Никифорович был добряк. Я часто бегал к нему в домик и приставал с вопросами. Он никогда меня не прогонял, давал подержать инструменты, висевшие по стенам комнатки, где он любил что-то мастерить, и всегда объяснял, для чего каждый инструмент нужен. Я носился по выложенным кирпичом дорожкам, а Илья Никифорович кричал мне вслед: “Летай потише, береги коленки!” Коленки мои, вечно ободранные до крови от падений на кирпичную вымостку, бабка мазала зеленкой, но это не сильно помогало. Не успев как следует зажить, ранка открывалась вновь – либо я сдирал болячку, либо сбивал ногу о кирпич, приземлившись на то же самое место.
Как-то вечером я прибежал к домику Ильи Никифоровича. Он с двумя соседями сидел на скамеечке перед открытой дверью. Рядом на табуретке лежали краюха черного хлеба, кусок овечьего сыра и соленые огурцы в большой миске. Покуривая и тихонько беседуя, они почти уполовинили четверть белого вина из подпола, где стояли бочки и целый ряд огромных бутылей, закрытых деревянными пробками. Я уже не раз лазил в погреб с Ильей Никифоровичем, наблюдал, как он наливает вино из бочки в кувшин или поднимает и разглядывает бутыли на свет.
– Тяпнешь? – всегда предлагал он мне, и я отрицательно мотал головой, зная, что мне это строго-настрого запрещается.
В тот вечер Илья Никифорович сделал по-другому. Он налил стакан вина и с пьяненькой улыбкой протянул мне: “Тяпни с нами, ты ж уже большой”. Не чувствуя подвоха, я выпил стакан одним махом и поставил на стол со стуком, как делали они сами. Мужики сдержанно хмыкнули. Я почувствовал себя героем.
– Теперь покури, – Илья Никифорович протянул мне горящую папиросину.