Секретики (Алешковский) - страница 42

Я глубоко затянулся. Дома курили бабка, дед, отец и почти все гости, мне не надо было объяснять, что делать. Я вдохнул дым и зашелся кашлем. Слезы брызнули из глаз, горло перехватило. Пришлось бежать к рукомойнику, прочь от хохочущих подвыпивших мужиков.

Голова вела себя странно, всё вертелось перед глазами, земля уходила из-под ног. В результате я упал и, проехав на коленях по кирпичной дорожке, сорвал незажившие болячки. Взвыв от боли и обиды, я кое-как начал подниматься, и тут налетела бабка. Она быстро поняла, что к чему, погнала чистить зубы порошком, а потом долго умывала холодной водой. Дома, на веранде, промыла колени марганцовкой, прижгла болячки тампоном с зеленкой, приговаривая: “Нет, ну надо же, напился. Еще и покурил. Понравилось? Будешь еще? Будешь?”

Я рыдал в голос, понимая, что прощения не будет. Ужина мне в тот вечер не досталось. Бабка наклеила на коленки пластырь и отправила в кровать, грозно цыкнув: “Спать немедленно, чтоб я тебя до утра не видела!”

В постели стало хуже, голова кружилась и всё вокруг тоже – комната, потолок, лампочка… Последнее, что я помню, это истошные бабкины крики, доносящиеся с улицы, и извиняющийся баритон Ильи Никифоровича: “Наталь Юрьна, ты брось, успокойся, Наталь Юрьна”. Утром бабка не сказала мне ни слова, будто ничего не случилось. Единственным наказанием стал двухдневный запрет на купание, болячки должны были подсохнуть.

Встретившись вечером глазами с Ильей Никифоровичем, я быстро отвел взгляд. Он же похлопал меня по плечу, подмигнул и сказал: “Досталось нам вчера, да? Терпи, Петро. Бабка у тебя – сущая тигрица!” – и в его голосе прозвучало искреннее восхищение.

Вообще-то перед этой поездкой в Коктебель я уже побывал в Крыму, когда мне было три года. Папа с мамой познакомились на Тамани, в археологической экспедиции академика Рыбакова. Мама рассказывала, что по вечерам, когда студенты собирались у костра, папа оставался на кухне и там, под лампой, за столом, читал летописи. За такое неестественное в экспедиции поведение он даже угодил в куплет шуточной песенки, в котором высмеивалось его научное анахоретство. Он знал летописи почти наизусть, что помогло ему при работе над кандидатской диссертацией совершить открытие – отделить от поздних наслоений первоначальный текст “Повести временных лет” и вычленить в общем своде руки разных летописцев.

Наталья Недошивина в Таманской экспедиции. 1952–1953

В Крыму, в Херсонесском музее, работали друзья родителей по Таманской экспедиции. В памяти остались долгая поездка на троллейбусе, грузовые машины на шоссе по дороге в Ялту и самолет с огромными винтами, на котором мы улетали. И еще – темная звездная ночь. А потом звезды исчезли, и с черного неба обрушился страшный ливень, промочивший нас до нитки. Кто-то открыл дверь, сколоченную из неструганых досок, впустил нас в деревянный дом или сарай, где стояли простецкие лавки на козлах и длиннющий стол, заваленный глиняными черепками. По стенам лежали огромные кувшины-амфоры с двумя ручками и узкими горлышками. Целых было мало, большая часть была склеена из осколков. Трогать их мне не разрешили. Кормили нас за этим же столом, сдвинув черепки на другой край. Я сидел, укутанный в одеяло, и клевал носом.