Сторож из будки выходил редко, понимая, что желающих украсть что-то из хранившейся здесь рухляди нет и быть не может. Другое дело – церковь. Мы были уверены, что она набита сокровищами. Туда-то мы и нацелились. Партизанчик уверял, что знает дырку в окошке, в которую можно пролезть. Понятно, что заходить мы собирались не с улицы. Лёшка получил свою кличку за дело, он знал все закоулки Боткинской и клялся вывести нас тайными тропами. Около морга, желтого здания в виде большого склепа, он поднырнул под бетонный забор, приказав нам сосчитать до пятидесяти и только потом идти. Мы честно сосчитали, пролезли под забором и оказались на пустыре, в самом центре которого находилось огромное кострище, освещенное одиноким фонарем. На кострище стоял желтый сосновый гроб. Мы застыли, напуганные и растерянные, а Партизанчика и след простыл. Никто не ожидал такого подвоха. И тут крышка гроба начала подниматься. Изнутри появилась рука, поднимавшая крышку всё выше и выше, чтобы вдруг разом скинуть ее. Весь в стружке (мы успели заметить, что гроб набит свежей стружкой), корча страшные рожи и завывая, из гроба выпрыгнул Партизанчик и бросился на нас. Кажется, Гашек, не лишенный смекалки, первым догадался закричать:
– Тикаем, гроб от прокаженного, его принесли, чтобы сжечь!
Мы рванули что есть мочи. За нами бежал Партизанчик, истошно крича, что просто хотел пошутить, что не знал про прокаженного, но никто его не слушал. Помню, как я вскочил в подъезд, добежал до квартиры и стал мыть руки и лицо мылом. Перед сном я внимательно осмотрел всё тело, но не нашел никакой сыпи, с которой, по словам Гашека, и начинается страшная болезнь. К тому времени я прочел много исторических романов и знал точно, что проказа неизлечима.
Утром я заперся в ванной и изучил себя при помощи двух зеркал, разглядывая спину, попу, подмышки и пах. Ни прыщей, ни сыпи по-прежнему не было. Успокаивало то, что к Партизанчику никто из нас не прикасался, а значит, заразиться мы не могли. После школы все собрались во дворе, но, завидев его, похватали кто камни, кто палки и предупредили, что подходить к нам он не сможет целую неделю. Гашек объявил карантин, уверив, что недели будет достаточно. Издалека мы внимательно рассматривали его лицо, но симптомов проказы не обнаружили.
Так я и не попал внутрь церкви-сокровищницы. Партизанчик неделю не совал нос во двор, а когда появился, принялся раздавать бесплатно всем желающим солдатские “ушки”, погоны и звездочки – у него в мешке их было видимо-невидимо. Я успел ухватить магниевый руль, второй достался Гашеку, а третий мы сточили драчевым напильником на стружки. К магниевым стружкам добавляли мелко натертый алюминий, марганцовку и серу от спичек, заворачивали смесь в фольгу, обматывали суровой ниткой, а в хвост вставляли зубья от расчески. Получалась ракета, которую крепили к палке, нацелив острым концом в небо. Гашек поджигал ее и драпал к нам, выглядывавшим из-за сарая, где дворники хранили лопаты и запас метел. От хвоста начинало тянуть едким дымом, потом ракета взрывалась, причем так ярко, что в глазах еще долго плясали огненные мушки. Ни одна из них так и не взлетела, и мы долго обсуждали, как сделать корпус из трубки, но было непонятно, удастся ли прочно заклепать носик, ведь взрыв такой силы не выдержала бы никакая самодельная клепка. Хорошо, что из этой затеи ничего не вышло. На Хорошёвке подобная ракета оторвала пацану два пальца на руке.