— С чем вас и поздравляю. Я бы поклонился, да вот растянул себе спину, выползая из кровати.
На лице Излика появилась тонкая усмешка.
— Увечье, воистину достойное воителя. Я прибыл, чтобы принять вашу капитуляцию.
— Вот как?
Глокта вытащил из-под стола ближайший к нему стул и тяжело опустился на него.
«Будь я проклят, если простою еще хотя бы секунду только ради того, чтобы ублажить этого длинного олуха!»
— Я думал, обычно такие предложения делают уже после сражения.
— Сражение, если оно будет, не продлится долго. — Посланник плавной походкой прошел по плитам пола к окну. — Я вижу пять легионов, выстроенных в боевом порядке через весь полуостров. Двадцать тысяч копий, и это только малая доля того, что грядет. Воинов у императора больше, чем песка в пустыне! Сопротивляться нам так же бессмысленно, как останавливать прилив. Вы все это знаете.
Он обвел горделивым взглядом смущенные лица членов правящего совета и с невыносимым презрением уставился на Глокту.
«Взгляд человека, считающего, что он уже победил. И никто не станет винить его за это. Возможно, так и есть».
— Лишь глупцы и безумцы решатся бросить нам вызов при таком неравенстве сил. Вы, розовые, никогда не были своими на этой земле. Император дает вам возможность покинуть Юг и сохранить свои жизни. Откройте ворота, и вас пощадят. Вы сможете спокойно сесть в свои жалкие лодчонки и уплыть обратно на свой жалкий островок. Никто не посмеет отрицать, что Уфман-уль-Дошт великодушен. Бог сражается на нашей стороне. Вы уже проиграли.
— Не знаю, не знаю; в последней войне мы сумели постоять за себя. Уверен, все здесь помнят падение Ульриоха — во всяком случае, я его помню. Как ярко горел город! Особенно храмы. — Глокта пожал плечами. — В тот день Бог, должно быть, куда-то отлучился.
— В тот день — да. Но были и другие битвы. Не сомневаюсь, что вы помните и некую схватку на некоем мосту, когда к нам в руки попал некий молодой офицер. — Эмиссар улыбнулся. — Бог вездесущ.
Глокта почувствовал, как у него затрепетало веко.
«Он знает, что я не могу этого забыть».
Он помнил свое удивление, когда гуркское копье пронзило его тело. Удивление, и разочарование, и жесточайшую боль: «Я все же уязвим». Он помнил, как конь под ним встал на дыбы и выбросил его из седла. Как боль становилась все острее, а удивление перерастало в страх. Как он полз между трупами и сапогами солдат, хватая ртом воздух, как во рту было кисло от пыли и солоно от крови. Как клинки вонзились в его ногу. Как страх сменился ужасом. Как его, вопящего и плачущего, волокли прочь от того моста.