Он помнил свои бессмысленные крики. Вонь собственной горящей плоти. До сих пор ощущал этот запах.
«Сначала ты страдаешь сам, потом причиняешь страдания другим, затем другие мучают людей по твоему приказу. Так устроена жизнь».
Он пожал ноющими плечами и вошел в комнату.
— Есть успехи? — спросил он.
Секутор выпрямился, кряхтя и выгибая спину, вытер лоб, стряхнул пот на осклизлый пол.
— Не знаю, как насчет нее, а я почти готов сломаться.
— Все бесполезно! — рявкнула Витари, швыряя почерневший прут обратно в жаровню, так что вверх взметнулся фонтан искр. — Мы пробовали ножи, молотки, воду, огонь. Она молчит как рыба! Эта гребаная сука словно каменная!
— Ну, она мягче, чем камень, — прошелестел Секутор, — но не чета нам.
Он взял со стола нож, блеснув в полумраке оранжевым лезвием, наклонился вперед и сделал длинный разрез на тонком предплечье Шикель. Она даже не вздрогнула. Рана раскрылась, поблескивая кроваво-красным. Секутор сунул в нее указательный палец и повертел. Шикель ничем не давала понять, что ей больно. Секутор вытащил палец и потер его кончиком большого.
— Даже крови нет. Все равно, что резать труп недельной давности.
Глокта почувствовал, что у него подергивается нога, поморщился и опустился на ближайший стул.
— Несомненно, это не совсем нормально.
— Мяхко фкавано, — пробубнил Иней.
— Но она уже не исцеляется так, как раньше, — заметил Глокта.
Ни один из разрезов на коже Шикель не закрылся.
«Все вывернуто наружу, сухое и мертвое, как мясо в лавке мясника».
Ожоги тоже не сходили.
«Обугленные черные полосы поперек кожи, словно мясо сняли с решетки».
— Просто сидит и смотрит, — сказал Секутор, — и ни слова.
Глокта нахмурился.
«Неужели ради этого я в свое время вступил в инквизицию? Пытать девчонок. — Он вытер пот, скопившийся под покрасневшими глазами. — С другой стороны, она и гораздо больше, и гораздо меньше, чем просто девчонка».
Он вспомнил, как руки Шикель тянулись к нему, а трое практиков изо всех сил пытались оттащить ее назад.
«Гораздо больше и гораздо меньше, чем просто человек. Мы больше не должны ошибаться, как ошиблись с первым из магов».
— Надо мыслить широко, — пробормотал он.
— А знаешь, что мой отец сказал бы на это? — раздался голос хриплый, глубокий и скрежещущий, как у старика. Было нечто странное и неправильное в том, что он доносился от этого молодого гладкого лица.
Глокта почувствовал, как его глаз задергался, под одеждой пробежала струйка пота.
— Твой отец?
Шикель улыбнулась ему, блестя глазами в темноте. Казалось, разрезы на ее теле тоже улыбались.
— Мой отец. Пророк. Великий Кхалюль. Он сказал бы, что широко мыслящий ум — как широко раскрытая рана. Уязвим для любой отравы. Подвержен загниванию. Способен принести своему владельцу лишь боль.