И все равно он не решился бы нарушить и такой лад. Он и сам не знал, как в нем возникло чувство ответственности. Ведь родители его никогда ей не учили, да им бы и не пришло такое в голову, они жили, как жили, ни хорошо, ни плохо; кажется, они тоже были чужие друг другу, это он постиг, когда стал взрослым, матери всегда тяжелы и неприятны были все привычки отца и его практические размышления о жизни, и весь его род не стал ее родом (правда, материн род и впрямь был сильнее, мудрее, крепче). Следовательно, об ответственности Дмитрию Ивановичу никто никогда ничего не говорил. Только дома, в детстве, у него были десятки конкретных обязанностей, которые он выполнял изо дня в день. Почти все они сводились к работе во дворе и в огороде. Ну, а рядом с этим его учили — как здороваться со старшими, как вести себя в гостях, как держаться с соседями. «Негоже, сынок, ты сегодня поступил. Что о нас люди скажут?» Это «что о нас люди скажут?» — можно думать, им и жили родители. И даже сегодня Дмитрий Иванович не мог определить: хорошо это или плохо? Вот подумал сейчас, и ему показалось, что хорошо только с одной стороны — для окружающих, для других, а для самого — плохо. То есть не выгодно. Но ведь наверное же так и надо учить: чтобы выгодно для других, для общества… Сегодня он изо всех сил старался восстановить мир, потому что несколько дней назад наметил семейный культпоход и не хотел, чтобы этот его замысел сорвался. Они шли в музей украинского искусства, где экспонировалась выставка картин одного американского коллекционера.
Им пришлось созерцать картины в толчее, в гаме, спешке — а это удовольствие небольшое. Окончательно же испортил ему и посещение музея, и выходной день, в который он хотел решительно убежать от хлопот, Андрей. Там был один зал с картинами импрессионистов. Когда они прошли его и Маринка уже примостилась на стуле в следующем большом зале, Андрей задержался в двери и вернулся назад. Что-то в его лице, в иронически сощуренных глазах заставило насторожиться, а затем вернуться и Дмитрия Ивановича. Когда он вошел в довольно-таки темный, тесно завешенный полотнами зал, Андрей стоял у большой картины (синие тени, белые, похожие на привидения фигуры в глубине и красное пятно в левом углу) перед двумя парнями в теплых не по сезону пиджаках и симпатичной девушкой в голубом платье и цедил сквозь сжатые зубы:
— Не разбираетесь, так и не фукайте. Вы же ни черта не понимаете.
— А что тут понимать? — сказал один из парней на диво спокойно, не реагируя на оскорбительный тон Андрея в присутствии симпатичной девушки. — Мазня.