«Сладкая», — сказал он.
«Горькая», — сказала она.
Они поссорились. А потом ему стало смешно от такой их глупости, смешно по-настоящему, и он своею искренностью, уступчивостью покорил ее. И она засмеялась тоже…
Ему и до сих пор непонятно, почему они оба чувствовали тогда едва ли не наибольшее отчуждение.
Иван знал — их любовь только зародилась, только начала развиваться, они еще не нашли в ней себя, еще не одолели какого-то препятствия, стоявшего между ними. Оба стремились разрушить его, с искренней верой друг в друга.
И его страшило, мучило всю войну: не утратила ли она той веры, сохранилось ли в ней то стремление.
…Иван не заметил, когда прекратился дождь. Холодная вода освежила тело, но и утомила, не было силы шевельнуться. На какое-то мгновение отступили, забылись страшные мысли о недуге.
Он снова возвращался на тропинки своего села. Почему-то никогда не вспоминалась армия, а виделись только знакомые луга, родное село, родная хата, и лишь в те часы, когда жил в ней вместе с матерью.
Из этого путешествия в прошлое вырывали его станции и полустанки, нечастые остановки где-либо в поле… Это была другая жизнь, и, пожалуй, она не давала ему расслабиться до конца, остаться в той, первой, и больше из нее сюда не возвращаться. Разум его был начеку, заставлял реагировать на все, наблюдать время.
Так прошел день.
И еще ночь, и еще день. Иван лежал, и мысли стояли в изголовье черной тучей. Это был не бред, но и не реальность.
Все реже и реже приводили его в ясное, острое осознание себя звуки жизни. Он как бы плыл в густом тумане, положившись на судьбу и на волю случая. Глуше стали стук и топот наверху, и лязг котелков, и разговоры. Он не всегда теперь мог сказать, стояли они долго на станции или остановились лишь на короткое время, быстро идет поезд или медленно.
Он засыпал все чаще и чаще. Иногда это был и не сон, а тяжелая, мучительная дремота, туманившая сознание. Однажды остро запахло яблоками. Так остро, что его точно пронзило насквозь. И он раскрыл глаза.
В самом деле, нестерпимо пахло яблоками. Немцы нарвали их где-то в саду и теперь смачно хрустели над самой головой Ивана. Они сидели на тюках у фургона, один тюк угрожающе покачивался. Он мог сдвинуться и упасть под фургон. Но Ивана это уже мало страшило. Его мучил, терзал запах яблок. Пахло Украиной, родным селом, домом. Он уже не ощущал голода. Казалось, внутри у него все высохло, умерло. Только тонкие острия иголочек, только короткие вспышки боли. Но этот запах… Лишь теперь Иван особенно остро ощутил как может пахнуть родина. Как может пахнуть любовь. Какой запах у счастья.