— А что с нею?
— Что? Кокнули. Она на нашем порядке жила, вон там, — махнул рукой на стену хлева. — Повздорила с соседкой, Улитой. А у той на квартире немцы стояли. Велели ей постирать их шмутки. Она выстирала, развесила, а потом тишком сняла да и подбросила соседке. Примером, в такое место, где вот ты сейчас лежишь. Думала, значит: придут немцы, всыплют Губихе шомполами. Подняла крик, немцы бросились по соседям и нашли шмутки. Привели Губиху с поля — она картошку копала — и пристрелили на пороге хаты. — Старик пожевал шершавыми губами и добавил: — Вот так-то. Оно если бы нашли на ничейном…
История Губихи и Улиты никакой стороной не касалась Ивана, но чего хочет старик — он понял хорошо. Только не знал, как ему поступить, ведь сейчас уже утро. Да и сможет ли он идти?
— Я пробуду до ночи, — сказал он.
— Нет, я не о том, — всполошился старик. — Ты не подумай… — Пожалуй, он боялся невестки, боялся молвы о себе. — Я, то есть, говорю, если бы нашли где-то так… Можно бы сказать: «Не видели, сам залез».
— Где? — уже прямо спросил Иван.
— Да вот тут же, за хлевом, — вскочил Семен Уласович. — Там такой тайник… Подсолнуховые и маковые будылья приставлены к хлеву… Ну просто шалаш для косарей. А тут и дверца, — радовался он своей придумке, показывал на толково устроенную дверцу в стене. — Еще когда поросенок был и корова, я отсюда навоз выбрасывал прямо в огород. Чтобы не таскать через двор. Теперь корова есть только у Гали, Лидиной сестры. Она — врачиха, у нее не забрали. А у нас… — махнул он рукой. — Эта дыра — прямо в шалаш ведет. Мы бы через нее еду подавали.
— А когда туда можно перебраться?
— Да хоть и сейчас. Через дыру же. Только я приготовлю все.
Он ушел, а через минуту прибежала Лида, — видно, старик не решился перевести Ивана, не посоветовавшись с нею, — и сказала, чтобы Иван и не думал перебираться. Но теперь уж на этом настоял он сам.
— Ну ладно, — согласилась и покраснела виновато. — Свекор такой трусливый. А в хате у нас действительно нельзя. Мы самогон гнали, так полицаи часто приходили с обыском. Теперь уже и не гоним, а они все ходят. Да и мальцу моему четвертый годок, еще проговорится. Сейчас я вам фуфайку принесу… И что-нибудь на тело.
Она разглядывала его без женской стыдливости, с материнской непосредственностью и жалостью. Он махнул рукой.
— Ну, разве старенькое что-нибудь.
Гнездо Семен устроил очень уютное. Он сумел устроить все так, чтобы постороннему глазу казалось: Иван все сделал сам, забравшись туда самовольно. Подстелил фасолевую ботву из огорода, а чтобы не было жестко, надергал из стожка (стоял в огороде) просяной соломы. Спереди заставил будылья подсолнуха и забросал тыквенными плетями. Тайник надежный и удобный еще и тем, что отсюда (хата и хлев — на бугре) Ивану видно в щели всю улицу. От крайней, под железом, хаты с высоким крыльцом аж сюда, до усадьбы Уласовича. А его укрытие отгорожено от улицы тыном и еще одним тыном от двора (через те тыны слетали потом к Ивану похожие на красногрудых петухов рассветы), подойти сюда просто так, случайно, никто не может. Разве что умышленно. Единственную реальную опасность могли представлять дети. Играя в прятки или в войну, они порой залезали и за чужие тыны, в чужие хлевы, нарушая свои же запреты: «Чур, в чужом дворе не прятаться!» Правда, усадьбы деда Семена они сторонились, — видно, уже знакомы были с хлесткой лозой, росшей в конце огорода у копанки. Но однажды двое мальчуганов все же забежали из огорода и спрятались под просяным стожком, в нескольких шагах от Ивана. Двое белоголовых мальчишек в военных пилотках по самые глаза и непомерно больших, завязанных на щиколотках, зеленых солдатских галифе. Эти галифе висели на них пустыми мешками. Мальчики все время поглядывали в сторону Ивана, — видимо, их манило уютное укрытие. А где-то за хатой, на улице, звучал голос девчушки: