Дмитрий Иванович ощущал, как у него словно бы все онемело внутри. Он чувствовал страх, неясное желание куда-то спрятаться. А вместо этого ходил по комнатам, разговаривал, проверял. Делал вид, что ничего не произошло. Хотя видел, понимал — произошло. И понимал — это видят все. Для этого не нужно электронного микроскопа. Да этого и не увидишь ни в какой самый мощный микроскоп. Однако оно здесь, в нем, в других — в этих комнатах. В сверх меры озабоченных лицах старших и младших научных сотрудников, подчеркнуто доброжелательных улыбках, вспугнутых лицах, в глазах и в каком-то вялом, несмотря на озабоченность, ритме работы, которая рассыпается, как рассыпается карточный домик. Он умышленно дольше, чем в другие дни, задерживался в лаборатории, был внимательнее, придирчивее, хотя и замечал, что никто не принимает этого всерьез. Они все как бы играли в какую-то игру. Создавалось впечатление, что кто-то где-то что-то спрятал, и каждому и отдельности сказал о тайнике, и каждый видел, как он говорил об этом другому, но все притворяются, будто бы ничего не знают. Дмитрий Иванович дотянул до обеда. В полдень к нему в кабинет зашла Хорол.
С того дня, как они ездили в лес, прошло две недели. Они ни разу не вспомнили о поездке, даже глазами не выдали, что помнят о ней, однако в их отношениях многое изменилось. Поначалу Дмитрий Иванович и вообразить себе не мог, как они встретятся на работе. Ему казалось, что Светлана Кузьминична смутится, сконфузится, он даже боялся, чтобы это не произошло на людях. Случилось же совсем наоборот. Светлана Кузьминична как бы освободилась от чего-то, как бы нашла другую, настоящую опору. Она держалась значительно независимее, чем прежде, свободнее высказывала свои мысли, увереннее держалась как его заместитель. Может, все это искусно разыгрывалось, а может, она и в самом деле решила игнорировать переживания шефа, да и его самого, зная, что дурного он ей не сделает, напротив, будет теряться перед ее напористостью и настойчивостью.
Она плотно прикрыла за собой дверь, посмотрела на него строго, как человек, отважившийся на самые решительные действия, сказала без какого-либо вступления:
— Надо бороться.
— Надо, — сказал он, так как думал о другом. И сразу спохватился, поднял голову: — За что?
— Понятно, за что. Надо написать.
Дмитрию Ивановичу вдруг стало так тяжело, как будто по душе его проехал дорожный каток. Тяжело еще и потому, что Светлана Кузьминична восприняла только внешнюю сторону дела, ее не опечалила, не огорчила неудача в самой сущности поиска, в разрешении проблемы, — значит, выходило, никакой фотосинтез ее никогда не интересовал.