И смолкает. И Жу не знает, как пошевелиться, что сказать. Глядит на Манефу сверху вниз, но чувствует – что это ужасно неудобно, ужасно неправильно, стоять вот так над ней, как над душой. Больной, страдающей душой. Поэтому опускается. Подгибает ноги, где стоит, и опускается у стены, садится. Теперь Жу ниже Манефы, меньше Манефы. В стенку вжимается и почти не существует. И хочется, ужасно хочется сказать, что это неправда, что здесь они оба, и Володька, и Колька. Хочется сказать о том, кто ходит здесь по ночам. Кто бреется, не отражаясь в зеркале. Тушит свечку в бане. Выключает оставленный свет. Собирает разбросанные у дровни дрова. Кто хранит этот дом, бережёт. И не пускает чужих с синепухой. Пусть даже с одной только банкой из-под неё – всё равно.
Хотя Жу кажется, что Манефа всё знает. Догадывается. Просто молчит.
И Жу молчит тоже. Смотрит в окно, на огород, на солнечный день. Хозяюшко, соседушко, я к тебе не с гордостью…
Слышно, как звонко падает топор на чушки – кто-то у бани рубит дрова.
Жу просыпается от шума дождя. Лежит и не верит: откуда это? А может, не дождь? Может, кто-то огород поливает? Стоит посреди, расставив широко ноги в резиновых сапогах, подняв повыше шланг, и, зажав его пальцем, разбрызгивает кругом воду. Ольга, например. Или Манефа. Или Колька – Колька может. Поливает огород, пока не вышло солнце, пока не началась самая жара.
Но капает так монотонно, так уныло, что никакого сомнения не остаётся: дождь. На улице дождь.
– О-хо-хо, кончилось лето, было недолгим, – слышит Жу голос Манефы. Она входит в комнату, шоркает ногами. – Не спишь, деука? Глянь, погода-то какая. О-хо-хо, ничего не поспеет, ничего.
Подходит к окну, выглядывает в огород. Жу смотрит на неё снизу вверх – великая грудь, белый мягкий подбородок. Охает, качает головой.
– Почему не будет лета? – спрашивает Жу. – Ещё же только июль?
Манефа не отвечает. Вздыхает, как будто знает что-то, но не хочет говорить.
Отходит от окна.
– Я тебе тут одёжку приготовила кой-какую. Колькину, знашь, это самое. Кофту вот да это, плащ. Сапоги ошшо. Глянь-ко, подойдёт?
Жу с удивлением поднимает голову. На стуле – ворох старых, выцветших тряпок: большой толстый свитер, рубашка, брюки. У стены – резиновые сапоги. Брезентовый плащ висит на спинке, огромный, куда только ходил в таком Колька? Разве что на охоту. Но Жу неважно. Жу совсем неважно. В каком-то упоении встаёт и идёт к вещам, трогает, разворачивает, нюхает. Они пахнут старостью, временем, забвением. Древние вещи, Жу ещё на свете не было, когда Колька из них вырос.