Гати больше нет, да и тропа скоро кончается. Трава обступает. Жу не видит, куда ступает. Под ногой чавкает, то и дело попадаются круглые валуны. Склон поднимается круче. Скользя, хватаясь за ветки кустов, Жу идёт медленно, не разбирая направления. Главное, прямо. Издали было видно: пойдёшь от ручья прямо – придёшь к лесу.
Жу надо в лес.
Но вдруг бурьян расступается, и Жу вываливается прямо под ноги к огромным соснам. Скользит по стволам взглядом, запрокидывает голову. Лес, тот самый лес. Где согра.
Тропа, которую в бурьяне как будто и не было, оборачивается сухой, песчаной, укрытой уютной хвоей, и бежит меж сосен на холм. Комары исчезают все разом – их как будто сдувает сладким сосновым духом. Меж деревьями темно. Стоит таинственный полумрак.
Жу делает несколько шагов по тропе вверх – и падает.
Не было ни корня, о который споткнуться. Ни камня. Словно бы кто-то подбил под колено – Жу падает на руки и становится преклонённо, молитвенно.
Ну и пусть. Кого здесь стесняться.
– Царь лесной… – начинает потихоньку, будто пробует слова. – Леший согорной. Верни…
И запинается. Собственный голос кажется ненастоящим, фальшивым. Лишним здесь. Ненужным. В этой тишине, в лесу. В ночной пустоте.
– Царь лесной, – начинает сначала. – Леший согорной. Верни, кого забрал.
И снова спотыкается и замолкает. Лес прислушивается, ждёт, что скажет дальше. Но Жу не знает. Молчит, не понимает. Кого вернуть? За кого просит? За себя? За него? За неё?
– Царь лесной. Леший согорной. Верни меня домой.
Лес стоит без движения. Сосны глядят в небо. Оно светлеет, солнце переползает по кромке горизонта – от одного дня к другому.
За спиной спит деревня.
– И куда ты всё поузашь, поузашь, – вдруг слышит Жу откуда-то сверху и поднимает глаза. – От Ольга и говорит: хоть за ногу привязывай. А и привяжу, это самое, то лико – за тобой-от напоузаешься ошшо!
Большая, белая, как облако, как слониха, в ночной рубахе и платке на плечах, спускается из леса Манефа.
– Вы меня как нашли?
– Да сложно ли? Угнаться сложнее. А зачем устрекотала? Не, думаю, не пойду я по ручью-то. Там нонь комарья – страх! Пойду верхом, лесочком.
– Нет, не сейчас. Вы тогда меня как нашли?
– Когда тогда-то?
– В лесу. Вы же меня искали? Если травины нет.
– Ой, деука! Не спрашивай. Хлебнула я с тобой лиха, до сих пор сердце заходится. Ладно бы своя была, самое это, а то ведь – чужая, да болезная, да что Марине-ти скажу? Ольга ужо в это, знашь, в МЧС звонить, да я всё думаю: можот, выйдет сама? Не глубоко-то так-от. Ходили, звали, звали всяко. И вышла! Гляди-ко, вышла, самое это!