– А, ну стары-ти люди знали, да, – соглашается женщина таким голосом, как будто ей это всё объяснило. Паук медленно, раскачиваясь, продолжает своё движение по невидимой, вырастающей из него самого нити вниз. Жу подставляет ладонь, ждёт, не дышит.
– И доила хорошо, – продолжает Манефа. – Да у меня потом все коровы хорошо стояли, это уж я сама делала: надо как ввёл в хлев, в первый-то раз, дедушке-соседушке на четыре угла поклониться. «Дедушко-соседушко, возьми мою скотинушку, пой, люби, как за родной ходи». А ежли не взлюбит, так хошь что сделай, знашь!
– Но, это да. В масть ещё говорят, не в масть, а я вот тоже так считаю: если не взлюбит – так и не в масть. А невзлюбить может хошь какого цвета!
Паук опускается на раскрытую ладонь. Поймав его, Жу поднимается с постели, идёт на кухню.
– О, глянь-ка, кто здесь у нас!
Крупная женщина сидит на диване, широко расставив ноги. Смотрит на Жу, улыбается. Нет, она не молодая, хоть и гораздо моложе Манефы. Лицо смуглое и какое-то очень быстрое, вёрткое. Деловое.
– Это Женя, – говорит Манефа. Она сидит на своём месте за столом, заслоняя окно огромной спиной. – Олька, чайник поставь, завтракать будем. Блины у нас. Садись, деука.
– Заспала ты. Небось десятый час, – со смехом говорит Ольга, поднимаясь и забирая чайник. Идёт за занавеску, слышно, как открывает кран, набирается вода.
– Ольга – старшего моего, Володьки жена, – говорит Манефа. – В зиму́шке живут, тут вот, в прирубе. Эта-то летня изба, значит, дырява. А там – зимушка. Дак зимой и я с ими.
– А ты чего в дверях-то? Садись за стол, – говорит Ольга. – Ешь, мы-то с баушкой уже час как поели.
Жу чувствует, как начинает болеть голова, сжимает грудь и горло, – это всё от Ольги, от её громкого голоса и вообще от присутствия. Жу неприятно. Хочется уйти в комнату и спрятаться под одеяло. Оглядывается – брат стоит в дверях и показывает кулак. Догадался. Жу быстро подставляет стул к столу и садится, чтобы не торчать посреди комнаты, где со всех сторон смотрят.
– Молока будешь? Только принесла молока-то, – говорит Ольга и наклоняется из-за плеча, ставит перед Жу кружку и банку – и тут же отскакивает с визгом, аж уши заложило. – Фу-фу, гадость! Ты чего за стол принесла?! Фу, бей, бей!
Жу зажимает уши руками, сжимается, втягивая в плечи тонкую шею. Хватает воздух ртом. Дыши, дыши, главное, дыши, как учили. Быстро, глубоко. Иначе скрутит, иначе опять начнётся.
Нет, не начнётся. Отпустило.
Паук, пригретый в ладони, влажный, расправляет на столе тонкие лапы.
– Чего лаешь, это самое! – одёргивает Ольгу Манефа. – Нельзя их бить, грех, – говорит спокойно, сгребает паука со стола и одним движением отправляет в открытую форточку.