Мама была… Обычная. Молодая? Да, пожалуй, не старая. Красивая? Да, на фотках всегда хорошо получалась. Не злая. Нормальная. Но из больницы не вернулась, и всё, что было дальше, Жу помнит, как кино, как не про себя.
Отец. Где-то ходит, что-то делает. Жу не замечает. Вечерами, после ужина, уходит в свою комнату. Лежит. Жу войдёт – лежит. В телик упрётся. Листает каналы. Спросит: «Чего тебе?» Жу ничего. Просто входит. А он лежит. Это уже потом было, после похорон. На похоронах Жу тоже почти ничего не помнит или помнит, как кино про какую-то непонятную девочка, которая всё пыталась что-то делать, чуть ли не тарелки таскала и хотела кому-то что-то рассказать. Некому было рассказывать и нечего, и она сочиняла: как бы могла рассказать. Если бы было кому. Про всё это. Чтобы не думали, что она страдает. Нет, ерунда! Жу разве не понимает – все умрём. Все умрём. По-другому не бывает. Так чего же переживать?
Но похороны прошли, а кино не кончилось. Это дурацкое кино с ноября. Жу иногда проснётся утром и прислушивается: вдруг – всё? Финальные титры – и снова нормальная жизнь. Опять с того дня. А не с этого. Где-то же она осталась, нормальная жизнь. А эта – не про Жу. Про кого-то другого. Девицу какую-то. Которая почему-то просыпается каждое утро в постели Жу. Противно уже, но деваться некуда. Приходится смотреть на эту девицу. Как же она достала!..
Но фильм не кончался.
Отец стал замечать Жу к Новому году. Один раз даже спросил, всё ли в порядке в школе и не надо ли чем-то помочь. Не надо. В школе вообще ничего не изменилось, чего помогать? Только говорить там больше не хотелось. Ни с кем. Вообще. На уроках. На переменах. С учителями. Жу придёт – и молчит. Молча смотрит вокруг. Там люди, суета всякая. Уроки сменяются, как картинки в инсте. Чужие. Ни о чём. Жу смотрит и прикалывается. Внешне не скажешь, но Жу-то видит, какое всё нелепое и смешное. Поэтому сидит, молчит и прикалывается. Сунется кто-нибудь, типа, утешить. А Жу поднимет глаза – в них смех. Неприятно. Дико. От Жу шарахались. Кому это понравится – ты думаешь, человек страдает, а он сидит и угорает тихонечко надо всем. А что делать, если смешно? Если всё нелепо и по-дурацки, все чего-то хотят и торопятся. И никто не знает, что все умрём. Все умрём. Поэтому разницы нет. Можно просто сидеть и угорать. Потому что чем больней, тем веселей. И тем приятней это ковырять. Жу остановиться не может.
А потом был Новый год, и все куда-то схоронились, затусили кто где, а Жу – нет. Отец тоже куда-то делся. Сказал: «Я с друзьями. Ты как? Не сиди одна. Нехорошо сидеть одной. Ты понимаешь, в нашем положении лучше в компании. И ещё, слушай, давно хотел тебе сказать: приберись в квартире, а? Мы совсем себя запустили, так нельзя. И ладно я, но ты-то – ты же девочка!»