Белая Согра (Богатырева) - страница 78

И вдруг Жу видит спину.

Ту самую – высокий, сутулый мужик. В синей какой-то телогрейке. Не то дорожный рабочий. Не то ещё кто.

Только нет, это не спина. Это он выходит из леса. В сапогах. Бредёт через болото. Идёт к Жу.

Близко не подходит. Заметил, что Жу смотрит, останавливется.

Смотрит тоже. Кивает. Манит.

Развернулся. Уходит.

Что, за ним? Опять? Жу страшно. Странный он, странный. Но всё же человек. Живой. Жу не разрешает себе думать иначе.

Медленно двигая закоченевшими ногами, Жу идёт. Загребает болотную жижу. Вытягивает на кедах воду, водоросли, траву. Чавкает. Плещется. Холодно. Скользко. Дядька в сапогах, идёт быстро. А Жу уже задыхается, опирается на деревья, но сил всё равно нет.

И падает со всего размаха, спотыкаясь.

Жмурит глаза, ожидая воду в лицо. Но нет.

На мох. На сухое.

Хорошо. Хорошо. Как же хорошо.

Свернуться клубочком. Лежать. Греться. Ни сил, ни желания. Ничего уже нет.

Шаги рядом. Дыхание. Сапоги. Дядька, тот самый. Бородатый. Высоченный. Снизу кажется – выше сосен.

– Ы. Ы-ы! У! – Тычет пальцем то в Жу, то в землю. В Жу – и опять в землю.

Жу подбирается. Подтягивает к груди мокрые ноги. Садится.

– У. Ы-ы.

Не разбирает, но понимает как-то: тут сиди. Тут. Жу и сидит. Делать-то больше ничего не может. Сидит. Закрывает глаза: мох. Открывает: мох. Всё один мох.

Когда снова открывает глаза, перед ними – заскорузлая, сухая, древесного цвета ладонь.

И красные ягоды. Клюква. Сушёная. Сладкая.

Жу сглатывает слюну.

– Ы. Ээ.

Ты. Ешь.

Жу берёт. Одну. Другую. Ладонь переворачивается, Жу еле успевает подставить свою. Клюква сыплется червонным дождём.

Сапоги – хыр, хыр. Шлёп, шлёп.

И тишина.

Был ли, не был. Всё – мох.

Жу закрывает глаза.

То холодно, то жарко. То снова холодно, а потом опять жарко. И наконец, в тепле наступает долгожданная истома, по мышцам проходит судорога, и их отпускает, как будто развязывается узел в животе – тело потекло и оплавилось, как воск, как свеча, и Жу, наконец, может дышать глубоко и спокойно, и, как в воду, погружается в долгожданную темноту.

Но жар прибывает, и вот в темноте рождается алый свет. Неяркий, нутряной, он и не свет, но пламя, он пылает, разрастается и согревает. Был с ладошку – вот уже с чашку, был с чашку – вот уже с чан. Был с чан – вот он уже выплёскивается и растекается, и жар становится невыносимый, влажный, и всё тянет, тонет в жаре, в алом свете, и заволакивает, затопляет, вот уже нечем дышать.

Ах!

Хватануть воздуха ртом, взмахнуть руками. На самом деле только слегка дёргает ими, но кажется что плывёт. Глаза раскрылись, но не видят ничего, вокруг – глубокая, нутряная темнота.