– Да то всё согра, согряные-то и блазнятся. Тихо, деука, самое это, сейчас пройдёт.
– Брат, мой брат, со мной был, всегда. Он там! Он остался там, на болоте!
– Какой ещё брат?
– Да не говори с ей, Оля. Не говори. На-ко, деука, выпей ещё.
– Не буду! Не хочу! Нет-нет-нет-нет-нет! Брат! Мой брат! Верните меня туда-а-а!
– Баушка, давай спустим, это бред. Плохо ей, видишь. Перегрели девку.
– Давай, давай, эт самое.
– Пустите! Оставьте! Пустите меня к нему! Брат! Брат, мой брат, там, он не вышел, он же погибнет, оставьте меня-а-а-а!
Холодная белая ткань накрыла с головой. Вывели, босиком по мокрому – тоже в белое, белёсое – не то вечер, не то ночь, не то утро. Ноги не держат, Жу не идёт, падает и как будто плывёт, не ревёт, только воет и скулит по-звериному, со звериным страданием, звериным отчаяньем.
Сзади хлопает в баню дверь.
Жар звенит ещё от людей, от голосов, от их тел.
Потом мягко – из-под лавки, по лавке, по полу, на кошачьих лапах, к свечке прыг – и задуло. Жаркая темнота, густая, нутряная.
Голоса скрылись в доме. Всё опять тихо.
Жу открывает глаза. В комнате белёсо. Белёсые сумерки. Утро? Ночь? Без разницы. Не хочется ни шевелиться, ни вставать. Голоса на кухне, шорохи, вкрадчивый перестук посуды. Свет из-за занавески. Пахнет пищей, какой – не разобрать. Жу тошнит.
Закрывает глаза.
– Да многие терялись, ребятки, дак.
– Ой, всё время блудят, баушка!
– Но. «Ты, – говорят, – с кем ты был-то?» А он: «Да дедушка сказал: сиди под кустиком».
– Это кто?
– Глашки. Глафиры-то сын. И знаешь, само это: «Я, – говорит, – закрылся, – говорит, – было в пинжак, дак закрылся вот так, в пинжачок, да прижался к дереву и так и спал всю ночь». А назавтра его нашли.
Как из сна – плывут, выплывают, наплывают слова. Белое крутится перед глазами. Белое – мох, небо, вода.
Согра.
– А ёму: «Да какой такой дедушка к тебе приходил, это самое?» – «Не знаю, – говорит. – Дедушка. И сказал: спи тут». Вот.
Ольга цокает языком. Резкий звук поверх шёпота. Жу дёргается, выплывает. Всплывает.
– Тоже вот, знашь что, искали. Да, искали, всё натти не могли… а вот… У дерева. Прижался, да пинжачком закрылся, да так и спал.
– Сам вышел потом к людям-то?
– Не-ет. Нашли. Под деревом, знашь.
– А этот, помнишь, мужик-то, на Леменьге заблудился.
– Да-да-да! Заблудился-то, знаешь что, человек! Месяц почти ведь искали, и тоже всё не могли…
– Месяц! Ли-ко за месяц куда утрепать можно!
Жу открывает глаза. В комнате белёсо. Белёсые сумерки. Утро? Ночь? Без разницы. Не хочется ни шевелиться, ни вставать. Голоса на кухне – Манефа, Ольга. Шорох шагов. Ставят тарелки. Свет из-за занавески. Завтрак? Ужин? Пахнет кашей.