– Кончай свою проповедь, драная шкура! – Шивалль кинул в меня полупустой стакан. Он попал мне в правую руку, упал и разлетелся брызгами по мостовой, а я поздравил себя с тем, что даже не дрогнул.
Зато дрогнули люди Шивалля.
– Меня зовут Фалькио валь Монд, – повторил я.
– Ну-ка, еще разок, что-то никак не могу запомнить, – рыкнул Шивалль. – Давай, шкурник, как тебя зовут?
– Мое имя тебе известно, – тихо сказал я, глядя в глаза парня напротив меня.
– Нет, никак не запоминается. Назови еще раз.
– Мое имя тебе известно.
Охранник, стоявший передо мной, невольно прошептал мое имя. И отшатнулся всего на несколько дюймов, чтобы спрятаться за спиной своего товарища, который тоже занервничал. Хорошо. Они напуганы. Значит, будут осторожничать, когда все начнется, а это далеко не всегда помогает в подобных ситуациях.
– Тот, кто сдвинется хотя бы на волосок, умрет, – рявкнул Шивалль, целясь пистолем во второго.
– Оставь это мне, – сказал я, и Шивалль тут же навел на меня ствол пистоля. Я слегка улыбнулся, чтобы добиться нужного эффекта, и спросил: – Как меня зовут?
– Не знаю. Собачьи клички не запоминаю, – сказал Шивалль.
– Мое имя тебе известно.
– Я сейчас убью тебя, пес, – пообещал он, но это была всего лишь бессмысленная угроза. Никто в Рижу не нарушил бы первого закона Кровавой недели, даже он. Но последние лучи солнца начинали гаснуть один за другим.
– Дитя, – сказал я, обращаясь к девочке, – держись в шести футах за моей спиной, пока все не закончится.
Она встала и тут же начала кашлять, надышавшись дыма на пожаре, который убил ее мать и братьев, но выглядела Алина скорее изумленной, чем испуганной. Девочка исполнила все в точности.
– Как меня зовут? – снова спросил я охранников.
– Фалькио, – пробормотал один, и Шивалль едва не пристрелил его на месте. Жаль: это бы облегчило мне задачу. Я, разумеется, понимал, что вряд ли мне так повезет. Шивалль взглянул на мягкий свет, золотивший крыши домов, и улыбнулся.
– Еще пара секунд, драная шкура. Хочешь сказать что-нибудь напоследок?
Я улыбнулся в ответ.
– Берегись стрелы.
Погас последний луч, раздался колокольный звон, с неба упала стрела, и разверзлись глубины преисподней.
* * *
Верный своему слову, Брасти выпустил стрелу в мою честь, когда погас последний луч солнца. Я представил, как он поднялся на вершину холма, возвышавшегося за первыми вратами, в сотне ярдов от того места, где сейчас стоял я, и снял с седла Невоздержанность. Так назывался его любимый лук длиной в рост человека, настолько мощный, что мог пробить кирпич и уж тем более доспехи. Он не предназначался для ближнего боя, но с расстояния разил, как молния с небес.