— Страдания, страдания, — что-то в этом показалось мне неправильным и вдруг я сообразила. — Погоди, старикан. Я точно знаю, любовь — это всегда немного страдание, даже когда всё хорошо. А если тебя не любят, в ответ — вообще жопа. Значит на небесах любви нет?
— Есть. Любовь Отдавшего к пастве, — Найд закашлялся.
— Ну и нахрена мне такая любовь? Я её и тут вдосталь нахлебалась. Мне бы любовь нормального мужика, да подольше чтоб.
— О плотском думаешь, а следует — о душе.
— Ха, а если её и нет? Ну, вот сам подумай, никто эту самую душу не видел, как и рай этот ваш. Представь, нет этого ничего, а?
— Когда Отдавший говорил Проводникам, Вопрошающий, скрывшись среди них, стал задавать подобные вопросы, — с некоторой грустью сказал монах, но Отдавший выделил его и назвал. А после — объяснил, что главное — вера. И тот, кто не верит, а задаёт вопросы — льёт воду на мельницу преисподней, — Найд помолчал, покачивая головой, а после добавил, на полтона ниже. — А мы, будучи Воинами Долга, так и вовсе не церемонились с любопытными.
Я ухмыльнулась. Кажется, нашим слушателям не очень нравилось, куда пришла беседа.
— А сам-то что думаешь? — спросила я, подбрасывая яблоко на ладони. Почему-то казалось, будто плод превращается в зеркала разной формы. Зеркала отражали то далёкий берег, то багровые тучи над морем, а то — надвигающийся ураган. В ушах гремел невидимый прибой.
— Думаю, что если человек ни во что не верит, то и смысла жить дальше у него нет, — тихо ответил Найд. — Если бы Отдавшего долги не существовало, то его следовало бы придумать.
И святоша погрузился в глубокую задумчивость. Слушатели принялись медленно разъезжаться, пока я не оказалась в абсолютном одиночестве.
До самого вечера меня никто не беспокоил, если не считать осторожные расспросы Грарда и Кира о моём самочувствии.
Когда солнце приблизилось к горизонту, дорога повернула налево и по обе стороны пути начали тускло блестеть, пока ещё небольшие, лужицы мутной воды. Под копытами коней теперь глухо скрипели гнилые брёвна древнего настила. Видимо, мы подобрались к тем самым топям, что указал на карте Кирион. Чем дальше, тем больше воняло гнилой травой. Начали кричать жабы и периодически сиплым басом вопила какая-то болотная птаха.
До заката оставалось всего ничего, когда по правую руку за невысоким частоколом появились домики. Во всех горели огоньки. Пара светильников освещала ворота в ограде. В тусклом свете можно было различить надпись: «Постоялый двор — Большие жабы».