– Не богохульствуй! – Как минутой ранее Даниил, настоятель также вытянул палец, придавая словам важность. – Как говорил святой аль-Вован, в знаменитой проповеди у ручья, – терпимость, смирение и бескорыстие, значит, среди первейших добродетелей истинно верующего. И я, как отец настоятель, обладаю ими, значит, сверх всякой меры. Однако… – Палец как бы невзначай указал на рослых храмовников. – Не все… э-э-э… братья набралися нужного… э-э-э… смирения…
Даниил поспешно спрятал золотой.
– Вот как, угрожать. Я ведь тоже, случайно естественно, могу пырнуть какого-нибудь особо ретивого брата. – Он передвинул кресло так, чтобы в поле зрения попали все три храмовника, рука демонстративно огладила меч и ножны.
– В храме множество братьев, все они горят желанием жертвовать собой во имя истинной веры и спасения души, – парировал настоятель.
– А если я расскажу всем, что вы жулики и проходимцы?
– Что есть мирская молва, особенно когда грядет Конец Света. Мы – временные гости в этом мире, земная жизнь, устремления, деньги, страсти – все тлен и суета сует.
– Вот и отдал бы мне деньги.
– Разговор кончен! – Ладонь настоятеля хлопнула по столу.
– Между прочим, я спас вашего брата Уинкота, которого вы все считали съеденным, – в попытке получить хотя бы часть из недоплаченного, буркнул Даниил.
– Не ты, но наши молитвы уберегли брата Уинкота от преждевременной встречи с Создателями. Ты выступил лишь орудием Всевидящих, а всю работу делают они. Согласись, не будешь ты благодарить веревку, что спасла утопающего, ибо благодарности достоин лишь тот, кто бросил ее, ну и вытянул, значит. – Взгляд переместился на рослых храмовников. – Проведите нашего… гм… гостя к молельне, пущай делает положенное, значит, ну и мешок дайте. Только глядите, шоб ничего, кроме монстры, не умыкну… – он кинул взгляд на Даниила, – случайно не забрал с собой.
Храмовники дружно кивнули.
Все мы – сестры,
Кротость – наша добродетель,
Целомудренность – наша красота,
Внешнее – лишь покрывало,
Внутреннее – суть.
Владимиров отступил, пропуская процессию Смиренных Сестер.
Во втором куплете их гимна – инспектор помнил – пелось о стыде Сестер, но, вопреки стихотворным строчкам, выше пояса женщины были оголены. Подтверждая, что в понятие «стыд» и «целомудренность» каждый вкладывает свое, лица их были скрыты плотными вуалями, опускавшимися из широкополых белоснежных шляп.
Прохожие расступались, некоторые откровенно пялились на бюсты сестер. Так как в основной массе в Сестры шли женщины старшего возраста, их обвислые груди, на взгляд инспектора, мало кого могли возбудить, впрочем – у всех свои вкусы.