XXXVII
Окружной суд - белое длинное здание в два этажа, со стеклянными дверями и начищенны-ми медными огородочками, чтобы не продавили стекла, выходил на площадь, где обыкновен-но стояли воза с сеном и толкались по засоренной навозом и сеном мягкой земле мужики в армяках и нагольных тулупах.
Узкие каменные коридоры суда с торопливо пробегающими по ним людьми с бумагами, деревянный диванчик с решетчатой спинкой из стоячих палочек, на котором дремал служитель в старом однобортном мундире с прорванным локтем. Над высокими закрытыми стеклянными дверями какие-то надписи на железных дощечках, запачканных при ремонте известкой, отдален-ный гул разнообразных голосов, шагов, и рассеянные, занятые своим делом лица, - все это носило на себе печать той же жизни, что и у поверенного и на улице.
Митенька Воейков почувствовал вдруг тоску, упадок духа и неловкость. Ему пришлось вызвать в себе для противодействия всю силу презрения к этим набитым здесь чиновникам, к их глупому, никому не нужному делу, чтобы чувствовать себя свободнее.
При виде закрытых дверей, важных проходивших мимо него людей, не обращавших на него никакого внимания, он ощущал даже какой-то страх. Валентина нигде не было. Очевидно, он и не приходил сюда, ничего не устроил и не подготовил.
- Ведь вот нелепость-то, придется делать самому, - сказал себе Митенька, - потому что в противном случае он еще тут на день оставит.
- Доложи обо мне председателю суда, - сказал он, подходя к служителю с прорванным локтем, который, опустив голову и всунув руки в рукава, дремал, сидя на диванчике.
Тот приоткрыл глаз.
- По какому делу? - недовольно и недоверчиво спросил служитель, продолжая сидеть.
Митенька Воейков не знал, обидеться ему за этот тон и вопрос и ответить на это, что он сам скажет председателю, по какому он делу.
Но вышло как-то само собой так, что он кротким и как будто провинившимся голосом стал объяснять, что ему нужно подать жалобу, что он, собственно, и не хотел подавать, но мужики вывели его из себя, что, если им спустить, они на голову сядут.
Последнее он прибавил потому, чтобы служитель, - сам, вероятно, из крестьян, - не отнес его к разряду тех людей, которые больше всего дорожат своим дворянским престижем и неприкосновенностью собственности и из-за этого душат несчастного мужика, как попало. Он рассказывал так взволнованно, как будто перед ним был не служитель с запачканным в табаке носом, а сам председатель. Подъем и взволнованность были вызваны ожиданием предстоящего разговора с председателем, но раньше председателя подвернулся этот служитель.