Он не шептал, но шум вокруг стоял такой, что, даже кричи он в полный голос, Конан не смог бы его услышать. Какое-то время Рахам хмурился непонимающе. Потому непонимание переродилось в неуверенность — он словно бы никак не мог понять, чего же именно от него хотят. Или не слишком верил тому, что понял правильно. Наконец он кивнул — все так же неуверенно. Селиг переспросил. Рахам посмотрел на Зиллаха и снова кивнул — на этот раз уже куда решительнее. Селиг разулыбался, довольный, и подтолкнул его в спину.
От того места на арене, где стояли они, до Конана было шагов десять. Зиллах сидел чуть правее — значит, еще шага на два поболее. Рахам прошел мимо правителя Аквилонии, неуверенно улыбаясь и хмурясь одновременно. Выглядел он очень озадаченным. Наверное, он бы изо всех сил чесал сейчас в затылке, не будь обе его руки заняты.
Он остановился не точно напротив Зиллаха, а чуть левее, потоптался немного, хмуря темные брови и шумно дыша. Конан вдруг понял, что слышит его сопение — зрители больше не шумели, будучи заинтригованны странным поведением победителя. Рахам же, продолжая хмуриться, неуклюже повертел в руке деревянную гарду-цветок и вдруг протянул ее через стол серенькой мышке, жене Зиллаха. Пробасил, откашлявшись:
— Вот! Это… передать велели. Самый красивый цветок — самой красивой женщине. Вот!
Ответная благодарность покрасневшей от удовольствия мышки потонула в одобрительном гуле зрителей — выходка молодого шушанца присутствующим понравилась. Отдав женщине деревянный цветок, Рахам почтительно кивнул сидящему с ней рядом королю Асгалуна, отступил на шаг и крутанул над головой секиру, как бы салютуя.
Уже привычно зашипел разрезаемый безупречно острыми лезвиями воздух. А потом, уже на возврате, Рахам слегка шевельнул кистью, меняя траекторию движения лезвия на более низкую и пологую.
И снес Зиллаху голову.
* * *
Человеческое тело оказало гномьему лезвию не большее сопротивление, чем ранее шелк или дерево. Голова с громким стуком прокатилась по деревянному столу между блюдами, а тело откинулось назад, в последней попытке встать на ноги, заливая все вокруг кровью, бившей резкими толчками из перерубленной шеи и казавшейся почти черной в свете факелов. Лишь на белом королевском плаще отливала она слегка глянцевым отблеском темного офирского вина.
Рахам обернулся.
— Видишь? — спросил он самодовольно в абсолютной тишине, нарушаемой только шипением прогорающих факелов. — Это просто. И чего было всякие сложности…
Он замолчал, выплюнув последнее слово вместе с кровью, и с удивлением уставился на торчащие из собственной груди лезвия. Их было два. Второй цыгу стоял несколько дальше, и потому воспользовался кинжалами — их ручки топорщились над спиной Рахама, но клинки были короче и насквозь не прошли.