— Сволочь, он врет?
Паршиво, когда любимая когда-то игра перестает доставлять удовольствие. Паршиво, когда партнер вообще не умеет играть. Отвратительный вопрос, Ларри! Ну просто плакать хочется, какой отвратительный. Ты бы еще спросил у землянина, все ли земляне лжецы. И очень хочется подсказать, но нельзя. Это бы значило проиграть, сдаться. Струсить. Нет, Ларри. Не в этой жизни.
Продолжаем игру.
— Искренность данного субъекта составляет 32,4 % при норме не менее 78 %, при этом процент сознательного искажения передаваемой вербальным путем информации превышает критический порог в 81 % в шестидесяти пяти высказываниях из каждой сотни, что позволяет сделать вполне обоснованное заключение…
— Сволочь!!! В двух словах! На интерлингве! Ну?!
Ай, Ларри! Ну ты сам напросился.
— Он врет.
Мужичонка на стуле заверещал и забился, когда Дживс ткнул его в бок электрошокером. Запахло паленым.
— И не врет, — добавил Сволочь, с интересом рассматривая дергающегося пленника.
Дживс, матюгнувшись, отдернул электрошокер. Мужичонка закатил глаза, обмяк и наверняка свалился бы на пол, если бы Селд не придержал его за плечи.
Бонд смотрел с одобрением и ждал, когда же Ларри снова начнет задавать вопросы — конечно же, совершенно неправильные вопросы! И получать на них совершенно неправильные ответы. Бонд когда-то любил эту игру более всех прочих и мог играть в нее бесконечно. Сейчас она не доставляла удовольствия, но это вовсе не значило, что ее можно бросить.
Шоу должно продолжаться, даже если это уже совсем не весело. Таковы правила.
Тем более что для себя-то он всю интересную информацию из мужичка уже скопипастил и засейфил, считай, выполнив за отдел Ларри всю работу. И теперь играл абсолютно честно — если Ларри сумеет задать правильный вопрос, ответ получит тоже самый что ни на есть правильный. И останется жить.
Ну а не сумеет — его проблема.
Ну же, Ларри! Давай, напрягись. Ты же умный, правда? Ты же сумеешь…
Лео Мэнни, бывший пилот круизного лайнера, бывший контрабандист, бывший (якобы) пленник Проповедников Последнего Дня, а ныне подозреваемый в киднеппинге и терроризме арестант рыдал на стуле и клялся всеми святыми, периодически поминая маму, что он тоже жертва, и только. В другое время Ларту, возможно, даже стало бы его жалко — мелкий, тщедушный, издерганный. В любое другое время, но не сейчас, когда на кону стояли тридцать две жизни.
— Боюсь, так мы ничего не добьемся. — Дживс мрачно вытащил сигарету, но закуривать не стал, мял в пальцах, словно забыл о ней. — Три часа уже паримся, а результатов ноль. По-прежнему никаких гарантий. А еще эта чертова кукла! И нахрена ей детектор, если не может четко сказать — врет человек или не врет?!