Главная зевака, как мы ее называем. У нее взгляд соглядатая. Наша Линн наполняет охочие до картинок утробы американских электричек и уголков быстрого питания.
– Я призрак, – говорит Линн. Мрачно, но со сдержанным возбуждением спортсменки. – Невидимка. Люди проходят сквозь меня. Наверно, я в какой-то миг даже невесомой стала – выбирала невероятные ракурсы. Воспарила над толпой. Мой материал все утро крутят. – Она снимает крышку с использованной кассеты для пленки, вытряхивает содержимое на ладонь. – Надо бы тебе сходить со мной как-нибудь, просто опыта ради. Стоишь среди буйствующей толпы, справа и слева от тебя падают люди. Арабские дети бросают камни, «коктейли Молотова». Израильтяне отвечают им слезоточивым газом и резиновыми пулями. Бардак. А ты двигаешься, скользишь среди всего этого как долбаный призрак, выхватываешь души, останавливаешь время. Парнишка подпрыгнул, выгнулся, смотрит в небо. Бросает назад канистру с газом, и змейкой – длинный дымный след. Поэзия. Но не вчера. Вчера хреново было.
– Это не по мне, – говорю я ей. – Я рос за городом. У меня есть электрическая попкорница. И коллекция фирменных майлековских[85] клюшек для роликового хоккея.
– Прими две, – говорит она и бросает мне в чай две оранжевые капсулы. – Выпей.
Я так и делаю.
– Две до съемок и две после того, как отправлю пленки. Если образ возвращается и преследует меня, принимаю еще одну. Защитный люк для организма. Если перебор, просто отсыпаюсь. И в знак благодарности на другой день, сразу как проснусь, иду в Старый город. Останавливаюсь на каждом углу, молюсь во всех святилищах подряд. Таков мой секрет: я ничейная. Ни одному богу не отдаю предпочтения. И снова и снова подтверждаю – я ничья.
– И это делает меня невидимой. Таким образом я ухитряюсь проходить по самому средоточию конфликта, чтобы смотреть, смотреть и смотреть, а потом собираю образы и ухожу. Невредимая. Призрак. Ощутимый, но невидимый. Вот в чем штука.
– Оставаться в живых, – говорит она, – означает никогда не отворачиваться и никогда не принимать чью-то сторону.
– Я не смотрел туда, не хотел кошмарных снов. Я обошел стороной, чтобы не видеть.
– Это неважно. Имеет значение не как ты смотришь, а расстояние. Сам факт – ты открыт смерти. Тот же принцип, что в радиации или химиотерапии. Ты открыт такому количеству смертей – вот что уберегает тебя от смерти.
– Я от этого постарел, – говорю я.
– Отлично, – говорит она. – Умудренность – штука неплохая, своего рода опыт. Иди и изобрази экспата в своем кафе. Острого на язык наблюдателя, рассказчика военных баек. Подними бровь и попроси плеснуть рома в кофе. Не обращая внимания на погоду, надень большой мешковатый свитер. Ущипни официантку за задницу.