Пока что знакомых не видно. Просмотрев все журналы, она засовывает их обратно, каждый в свое место на стенде. И ничего им не сделалось.
Ципи спускается в мастерскую с коробкой кос.
– Новые волосы пришли, – говорит она и ставит экспресс-посылку на сортировочный стол.
Рухама три раза сплевывает от сглаза. Каждый раз, когда из Восточной Европы приходит посылка с косами, за ней встают страшные тени. Ципи пьет свой чай. Рухама берет бритвенное лезвие, быстро делает три надреза на шуршащей упаковочной ленте, и коробка раскрывается.
Рухама вынимает одну косу, проводит по пушистому срезу большим пальцем, проверяет волоски на упругость. Как кисть живописца. Хорошая, густая. Подносит к свету уточнить цвет. Они с Ципи никогда не называют цвета их обычными бесполезными названиями. Научены горьким опытом, помнят тот огненно-рыжий парик, над которым корпели два месяца, а заказчик увидел его и как заорет: «И это, по-вашему, рыжий?!» – прямо криком кричал. Они подошли, пригляделись, посветили лампой. Рыжий, какой же еще? Но им был урок. На свете больше миллиона оттенков золотисто-каштанового, два миллиона того, что подразумевается под словом «шатен». Так что теперь они прибегают к сравнениям: «Темнее или светлее, чем пумперникель?[39]»; «Черный, как типографский шрифт? Или как черные тараканы в черной чернильнице?»
Оценив косу, Рухама откладывает ее в угол широкого сортировочного стола. Она послужит началом их новой палитры, разнообразной по цвету, длине, кудрявости.
Ципи, отставив кружку, сует руку в коробку.
– Ложки из сырой древесины, – говорит она, показывая то, что выбрала.
И действительно, цвет именно такой. Рухама всегда поражалась, до чего точно она определяет.
Ципи принимается расплетать косу, пропускает волосы сквозь пальцы, зарывается в них лицом. Вынюхивает прошлое – запах шампуня, которым женщина пользовалась, ее пота, застоялый дух сигарет, а может, дым фабричных труб от соседней фабрики. Втягивает носом воздух. Учуяла: пахнет деревенским ветром, а еще духами.
– За них много платят, – говорит ей Рухама.
– У кого есть выбор, оставляют волосы на полу в парикмахерской, – отвечает Ципи.
– Может, эти женщины более практичные.
– С такими-то волосами? – говорит Ципи, помахав перед Рухамой распушенным концом косы. – Они вынуждены продавать часть себя, и это только начало. Вот эта, – говорит она, снова принюхиваясь, – в обеденный перерыв на фабрике безалкогольных напитков думает о своем любовнике. Она продала волосы, чтобы оплатить его карточные долги, и гадает, где теперь ее коса и куда делся этот раздолбай.