В зеркале она прощает себе все недостатки. Глаза покраснели, веки припухли, но она этого не видит. Она в восхищении, до чего потрясающая, поистине прекрасная, эта грива идеальных волос. Один только вес чего стоит, успокаивающий вес, надежная масса локонов, обрамляющих ее лицо. Величавая красота. Она уже представляет, как сядет перед Навой, тряхнет головой, и волосы рассыплются за спинкой сиденья, прямо Наве на колени. Смятение. Шепот по рядам. Мужчины зашикают, призывая к тишине, и уже никто никогда не скажет, что она запустила себя. Нава увидит лицо Рухамы в девическом обрамлении. Будет помнить, кто из них красивее.
Десять дней – это долго. За это время можно скоропостижно умереть. Или случится пожар и сгорит и дом, и подвал, и стенной шкаф со спрятанным париком. Наверное, стоит надеть его в шабат. Рухама берет карманное зеркальце, медленно поворачивается на табуретке, чуть отклоняется назад, любуется. Надо съездить в город. Опробовать его.
В поезде полным-полно служащих из пригорода – они поздним утром едут на работу. Рухама буквально чувствует, как они поглядывают поверх газет, физически ощущает мужские взгляды, когда они дуют на свой кофе, зажав между ног дипломаты.
У Рухамы наготове двадцатка для Джамаля, она держит ее в кулаке. Пытается вести себя естественно, хотя пылающие щеки выдают ее волнение.
Но не успев и слова сказать, Рухама бросает купюру, хватает журналы и поворачивается к Джамалю спиной.
– Очень даже ничего себе, – говорит Джамаль. – Красиво смотрится.
– Что, простите? – говорит Рухама, задирая нос – впервые за многие годы кокетничает. И, зардевшись от смущения, поспешно отходит в сторону. Но чувствует, как он облокотился о прилавок.
– Красавица, – говорит он. – Повернитесь-ка еще раз, чтобы я мог получше разглядеть.
Шломи должен так сказать. Пусть все они теперь просят ее повернуться, пусть видят, что проворонили. Она раскрывает журнал. Ищет новую рекламу шампуня, почему-то ожидая увидеть на странице себя. Но там снова та женщина, резвится на игровой площадке в Центральном парке, висит вверх ногами на перекладине. В этот день в Центральном парке много мужчин с детьми. Рухама по-свойски подмигивает женщине. У них с Рухамой общий дар – великолепные волосы, обрекающие их на то, чтобы всегда быть в центре внимания.
Читая, Рухама стоит лицом к Шестой авеню, и непослушный локон, за ним другой и третий, взлетают вверх от ветерка. И мысленно она уже идет по Кинг-стрит. Все восхищенно смотрят на нее. Молодая женщина одергивает мужа, чтобы не таращился. Из переулка выходит пекарь и преподносит ей слоеный торт в шоколадной глазури. Машины на Кинг-стрит замедляют ход. Она ясно видит это вдали, уже не на Кинг-стрит, а на Шестой авеню. Движение действительно замедлилось. Посреди улицы маячит облако густой молодой листвы. Машины гудят; автобус виляет, пытаясь его объехать. Кусты на тележке. Брошенной. Она щурится, приглядывается. На Двадцать четвертой, возле «Биллис топлесс»