, торчит, как лампочка, его большая бритая голова – и движется, раздвигая толпу.
Она старается успокоиться, дышать глубже. Он всего лишь хочет увидеть ее, увидеть поближе. Так она себе говорит. Он подходит, чтобы полюбоваться ее мастерством, только и всего. Ципи права: им всегда интересно узнать, что же стало с их волосами. Они продают их, чтобы накормить детей. Оплатить карточные долги. Потому что глаза б их не смотрели на цветочные магазины и в руках у них наличные. Джамаль не даст ее в обиду. Вот он ее окликает, тоже флиртует.
Посыльный все ближе, показывает ей кулак.
– Деньги! – кричит он, не ускоряя шага. До него еще полквартала, и его уверенная поступь ее пугает, поступь куда более решительная, чем если бы он бежал. – Мне нужно больше денег! – кричит он.
Рухама в уме представляла нечто вроде этого уже тысячи раз – недаром она выбрала этот угол. Достаточно далеко. Если она увидит знакомое лицо…
Она бросает журналы в мусорную корзину и, глянув на светофор, вливается в поток пешеходов. Люди оборачиваются, расступаются, пропуская ее. Ступив на противоположный тротуар, Рухама ускоряет шаг. Оглядывается. Он почти нагнал ее.
– Ты украла мои волосы! – кричит он. – Она украла мои волосы!
Рухама подносит руку к голове и стягивает парик. Запихивает его в сумку и прижимает ее к груди. Спутанные локоны змейками свисают по бокам. Рухама чувствует, что на нее смотрят, весь город смотрит на нее.
Отдашь любые деньги, снесешь любой позор, думает она, ради одного плавного поворота, при волосах и с зеркалом в руке, когда откинешься и увидишь себя – красавицей.
Еврейский день начался тихим вечером, ничуть не потревожив миропорядка своим появлением. Именно тогда – в небе над Манхэттеном уже взошли три звездочки – Чарльз Мортон Люгер понял, что у него еврейская душа.
Это было так: дзынь! – словно ножом по стеклу.
Чарльз Люгер осознал, ясно, как никогда, что где-то в глубине его естества дышит «идише нешома»[45].
Вообще-то он не из тех, кто пристает к таксистам с разговорами, но тут не мог не поделиться. Речь ведь о нью-йоркской истории первого порядка, вроде родов на эскалаторе или операции на открытом сердце, которую выполняет, орудуя перочинным ножиком и авторучкой, уличный продавец хот-догов. По сути это второе рождение! Событие первостепенной важности, в этом он был уверен. Поэтому он подался вперед и постучал по плексигласовой перегородке.
Таксист глянул в зеркало.
– Еврей, – сообщил Чарльз. – Еврей у вас в салоне.
Водитель со стуком опустил плексиглас.
– Вот странность-то, похоже, я еврей. Вы везете еврея.