– Я понимаю, что происходит в его жалком умишке: слишком долго я прожила с ним. Берл просто устал. И намерен дать мне развод. Когда я начну жить снова, кто знает, что будет? Так что давай, Лили, займись корнями. Может, я еще найду свою любовь.
Конечно, обидно. Второе в жизни свидание в пятьдесят четыре года, и снова с Берлом. И снова в том же гостиничном вестибюле на Манхэттене. Сгниешь тут заживо, так и не дождавшись, когда перед тобой откроют дверь, подумала она.
Гита спустилась на три ступеньки и оказалась в узком, с высоким потолком, вестибюле, нашла банкетку и стул, не занятые никем из длинноногих, подбородок вперед, мужчин и женщин – таких стильных, уверенных в себе.
Не успела она усесться, как подошла официантка. Гита заказала crème de menthe[72], к которому не притронется. Ее плата за возможность здесь посидеть.
В последние годы Гита не раз и не два переходила на другую сторону улицы, лишь бы не столкнуться с Берлом, спешила на женскую половину или выходила в боковую дверь, чтобы не встретиться с ним в шуле. Так что это не первая их встреча после разлуки, но, когда он спустился по этим же трем ступенькам, ее единственный любовник, муж и мучитель, она поняла, что не перемолвилась с ним и словом с тех пор, как ушла.
Он постарел. В бороде седина, щеки обвисли. И еще синяки. Она заметила кроваво-красное пятно чуть ниже бороды и жутковатую, идеально ровную ссадину на кончике носа.
– Я пришел спросить тебя, – сказал он отстраненно, как будто диктовал послание, которое эта вот Гита передаст его жене, – действительно ли ты подаришь мне ребенка.
Гита прикусила губу, потупилась. Отвратное начало.
– Нет, не так, – сказала Гита. – Я скажу, что ты хочешь услышать, а ты вернешь мне то, что осталось от моей жизни.
– Я ведь имею право поинтересоваться, нет? Притом что мне почти во всем отказано, неужели я и спросить не могу? – Он вдруг погрустнел. Она это заметила. Поразительно. Как часто преступления, подумала Гита, порождают лишь жертв, и каждый считает себя пострадавшим.
Официантка положила на стол салфетку, поставила перед Гитой бокал.
– Ты так низко пала, что ешь в трефной[73] гостинице. Значит, прелюбодеяние не единственный твой грех?
– Это всего лишь напиток, Берл, и я его пока даже не пробовала. А что я делаю – не твоя забота. Мне нужно от тебя только одно.
– И мне от тебя нужно только одно. Чтобы ты примерно выполняла обязанности жены. – Тон его не изменился, но старческая, дряблая кожа натянулась, гнев – можно подумать, у него какой-то орган прорвало – прихлынул к щекам, малиновому языку, растекся по прожилкам на носу. – Все, что мне нужно. Чтобы мое имя продолжало жить.