Паренек принес кофе и пирожные, каждое размером с наш московский небольшой торт. Мне не то что есть, смотреть на них было страшно, а Барбара с чисто американской страстью не оставлять на столе ничего несъеденным набросилась на сласти — щедро облитые кремом кусищи проваливались в ее широкий африканский рот, над верхней губой выросли шоколадные усики. Я любовался ею, как родители любуются своим здоровым ребенком, уминающим за обе щеки манную кашу. Впрочем, мои чувства к Барби на самом деле были вовсе не родительскими, а уж если их таковыми называть, то это скорее ощущения будущего отца перед зачатием ребенка. Короче, я жутко, до боли внизу живота, хотел ее.
Наконец паренек приволок два графина — с коньяком и ликером — и сказал, что это бесплатно, это от заведения. Я засмущался, но Барбара успокоила меня: мол, мы здесь с тобою столько уметали, что хозяин должен на столик мемориальную доску поставить, а не два паршивых графинчика.
Хорошо было с чувством исполненного долга перед хозяином ресторанчика потягивать ликер, затягиваться сигаретой и смотреть в глаза Барби. Она говорила, а я слушал, время от времени поддакивая — да, да, я тебя понимаю — или просто кивая головой. Меня она ни о чем не расспрашивала, просто рассказывала о себе.
Ей двадцать семь. Живет одна, район вполне приличный, квартирка небольшая, но уютная, да ты сам увидишь (сладко екнуло сердце), дедуля Костоломофф платит вполне прилично, можно кое-что откладывать, а работенка не пыльная, да и, как ты уже верно заметил, близка к будущей специальности. Изучает антропологию, интересуется особенностями своей расы, пишет работу о выдающихся черных атлетах. Много материала вытянула (смеется) из мужа. Какого еще мужа? Да, уже разок сходила замуж, но давно разбежались — тот еще козел! Хотя и знаменитость, да ты мог его видеть по телику: играет за «Дьяволов», под семь футов ростом, ну, знаешь, наверное, с виду свирепый такой, бритый наголо.
Я люблю смотреть баскетбол и видал на площадке добрую дюжину черных гигантов с обритой головой, а какой из них Барбин, конечно, не ведал, но на всякий случай в очередной раз кивнул. И внезапно почувствовал, что мучительно ревную: ну пусть развелись, так ведь спали ж вместе, и он как мужик, должно быть, мне не чета — одни мускулы, о мужских достоинствах черных парней вообще ходят легенды, куда ж это я — с суконным рылом и прочим в калашный-то ряд…
Надо полагать, муки ревности столь недвусмысленно проступили на моей физиономии, что Барби внезапно оборвала свой рассказ. Некоторое время она молча изучала меня, а потом весело расхохоталась: