Я с отвращением сбросил с себя лохмотья, открутил краны и встал под горячие струи. И простоял под душем добрых десять минут, ни о чем не думая, не желая ничего, кроме тепла и покоя. Стоял бы еще и стоял, но в ванную без стука вошла мамаша Барбара и стала ворчать, что я напустил полную квартиру пара — не продохнуть. Она бесцеремонно откинула прозрачную занавеску, закрутила краны и, накинув на меня махровую простыню, вытерла меня насухо, как вытирают после купанья младенца, прежде чем уложить его на стол и присыпать нежные места тальком.
Потом она накинула на меня махровый халат — огромный, до полу, оставшийся от центрового, не иначе, — и вытолкала в комнату, а там так же бесцеремонно уложила на кушетку и принялась исцелять мои раны: чем-то промывала, чем-то смазывала. Временами было немножко больно, особенно когда она дотрагивалась до ожога на груди, я постанывал и вообще капризничал, но рука у Барби была легкая, и мне на самом деле было хорошо и покойно. Смешно, думал я: за двое суток я дважды был на волосок от смерти, ран схлопотал больше, чем дома за последние десять лет, а на душе так легко.
Я прикрыл глаза, но чувствовал рядом тепло Барби, она стояла надо мной, прикладывая ватку с чем-то прохладным к обожженному месту, убирала ватку и дула на ожог, потом снова его смазывала и снова дула — чтоб не было больно. Не открывая глаз, я протянул руку, нашел ее коленку, нырнул пальцами под юбку и начал медленное восхождение по атласному бедру. И тотчас схлопотал по шкодливой ручонке.
— Ну-ка оставь свои жеребячьи штучки! Всему свое время, — строго сказала мамаша Барбара. — А сейчас марш в постель.
Сбросив халат своего предшественника, я залез под одеяло — у них в Америке удивительные одеяла: тонкие-тонкие, шелковистые и таких необъятных размеров, что под ними уместится стартовая пятерка баскетбольной команды вместе с женами и подружками. Лег на спину и стал ждать, когда строгая и недоступная Барбара наплещется в ванне и придет ко мне, обернувшись ласковой и желанной Барби.
Бежали минуты, мое нетерпение приближалось к пределу, а из ванной комнаты по-прежнему доносился плеск и журчанье воды из крана. Тут у меня от желания одеяло на пол сползает, злился я, а она, вот паршивая девка, устроила себе банный день. Прошло еще несколько минут, я почувствовал, что злость проходит и вместе с нею испаряется мое нетерпение, у меня начали слипаться глаза, под конец я вспомнил давным-давно читанный рассказ Мопассана — там измотавшийся на охоте любовник тоже томится в постели, ожидая свою подругу, и в конце концов, не дождавшись, засыпает, — я улыбнулся и подумал: я-то дождусь, уж я-то не засну. И заснул.