Трое суток я пробыл в сладком плену у Барби и не пытался из него вырваться.
Она как-то договорилась со старичком Костоломоффым, так что большую часть времени мы проводили в постели, выбираясь из нее, только чтобы поесть. Оказалось, что Барби вполне прилично стряпает. У плиты она ненадолго превращалась в матушку Барбару, но это меня уже не пугало. Я научился без труда вызывать обратное перевоплощение: достаточно было подойти к ней сзади, когда она стояла у плиты или резала салат, тихонько обнять, положить ей руку на грудь, как она начинала тяжело дышать и тут же с молниеносной быстротой стягивала с себя одежду.
Пожалуй, до этого я лишь раз в жизни видел, чтобы люди так быстро раздевались, — в первые свои солдатские дни, когда сержант-сверхсрочник с вылетевшей из моей головы хохляцкой, то ли Черненко, то ли Охрименко, фамилией выстраивал нас, новобранцев, возле палатки и свирепо командовал: «Тридцать секунд. О-о-т-бой!» Сбивая друг друга с ног, мы врывались в полумрак брезентового шатра, на ходу выпрыгивали из сапог и галифе, рвали через голову гимнастерки и с размаху летели на нары. Сержант неторопливо входил в палатку, и, если заставал хоть одного замешкавшегося в белых кальсонах возле нар, следовала команда «По-о-о-дъем!», и — все с начала.
Думаю, что Черненко-Охрименко остался бы доволен Барби: она ракетой вылетала из дизайнерски драных джинсов, бабочками вспархивали в воздух тишетка и трусики, мелькал до умопомрачения соблазнительный шоколадный зад, в который хотелось впиться зубами, и — она в койке. Какие там тридцать секунд — я не успевал и пуговицу на рубашке расстегнуть.
После такого отбоя мы забывали обо всем на свете, а потом ели обуглившиеся гамбургеры. Впрочем, ели их с отменным аппетитом — энергозатраты требовали компенсации.
Пару раз выходили на улицу — прикупить еды, выпивки, сигарет. Нагруженные пакетами, медленно шли по Барбиной авеню, жмурились от теплого осеннего солнышка, останавливались перед витринами. Потом нечаянно касались друг друга руками, переглядывались и бежали к себе, едва не роняя покупки.
Барби не была бы нью-йоркской девчонкой, а тем более черной девчонкой, когда бы хоть изредка не баловалась травкой, а я не был бы любопытным до всего нового московским мужиком, если бы удержался от соблазна попробовать. В общем, мы с Барби выкурили пару косяков. Сказать правду, ни капли кайфа я не словил, а может, эта капля просто растворилась в той радости, которую приносила мне Барби.
О нашем приключении с киднэппингом и стрельбой мы как будто забыли. Впрочем, однажды, когда Барби включила телевизор, чтобы посмотреть местные новости, мелькнули знакомые кадры: вэн с изрешеченным пулями стеклом и голова убитого на руле. Диктор коротко сообщил о происшествии на Рокэвей-Парк-Бич и добавил, что, по мнению полиции, имела место разборка между мафиозными группами, обстоятельства которой расследуются. Я не без иронии подумал, что основательно уже наследил в американских массмедиа, а Барби успокаивающе погладила меня по щеке: выкинь, мол, из головы. Я и выкинул.