Бюст на родине героя (Кривич) - страница 85

Я помахал мужичку рукой. Он посмотрел на меня и отвел глаза — должно быть, не узнал. Впрочем, неудивительно. Зато его высокий спутник пристально меня оглядел.

— Чего ты там копаешься? Нам еще надо успеть в дьюти-фри отовариться, — крикнул мне Шурка.

Я взял Барби за руку и поспешил за ним.

В предотлетной суете, среди своих соотечественников, закованных в негнущиеся, впервые надетые джинсовые костюмы, навьюченных коробами с видеотехникой, я еще раз увидел высокого человека в блейзере. Ни на кого не глядя, он катил перед собой тележку с багажом. Мухосранского магната рядом с ним не было.

Мы курили в ожидании, когда объявят посадку. Шурка стоял отвернувшись, а Барби и я молча глядели в глаза друг другу.

Посадку объявили, Барби стала лихорадочно вытаскивать из красной сумки какие-то сверточки и пихать мне в карманы.

— Это тебе, это тебе… — повторяла она, будто я не понимал кому.

Мы расцеловались, Барби еще раз прижалась ко мне, и я пошел в толпе по коридору. У поворота оглянулся и в последний раз увидел ее — она стояла на цыпочках и махала мне рукой.

Тут-то я и понял, что уже уехал.

Так, помнится, пел в ресторане любимец публики усатый Виля. А что до России, то добраться до нее легче легкого.

1990, ноябрь — декабрь

Среди моих многочисленных слабостей есть одна, которая доставляет мне больше всего неудобств, а порою просто отравляет существование. Прожив всю сознательную жизнь при социализме, я так и не адаптировался к его доминантной черте, я бы даже сказал, к основному закону социализма — к очередям. Попросту сказать, я ненавижу очереди и не умею стоять в них.

Боже, сколько нужных вещей я не купил, сколько раз остался голодным, сколько упустил приятных или абсолютно необходимых поездок. И все из-за того, что даже самая пустяковая очередь — за импортными штанами, за куском колбасы, за билетом на поезд — вызывает у меня беспокойство, тревогу, страх. Стоит мне встать в затылок за другим соискателем блага, которое выдается из-за прилавка или из окошечка кассы, и я уже почти уверен, что это благо мне не достанется. По мере приближения к прилавку или окошечку нарастает тревога и ненависть к стоящим впереди: им-то достанется, а мне нет.

Уже давным-давно один мой приятель, собирая пожитки, чтобы навсегда покинуть страну, уговаривал меня к нему присоединиться. Я отнекивался: мне и тут хорошо, здесь родился, здесь и помру. А он в ответ: помереть-то помрешь, никуда не денешься, но перед смертью жалким немощным стариком настоишься в очереди за кефиром.