У меня много книг, и одна кухонная стена занята полками со справочной литературой, которая не поместилась в комнате. Вот здесь мы обнаружили следы поисков: книги местами стояли неровно, два словаря вообще валялись на полу.
Мы вернулись в комнату. Здесь беспорядка было больше — у меня все стены в книжных полках, а книги почему-то больше всего интересовали «уборщиков». И еще письменный стол, все ящики которого были выдвинуты, а бумаги в беспорядке разбросаны.
Поправляя сдвинутые корешки книг, я пытался понять логику побывавших здесь в мое отсутствие людей. Что они искали? Неужели не увидали сразу, что ценностей здесь нет и быть не может? Самая дорогая вещь у меня, единственный предмет роскоши, — новенькая электрическая машинка «оливетти». Ее не взяли — вот она стоит, только почему-то сдернут чехол. Что берут еще? Произведения искусства — даже полуграмотный домушник знает: нынче они в цене. Но все на месте: яркие веселые «Праздники» письма начала века, несколько работ моих друзей-художников — живопись, акварельки, гравюры. Дорогие, очень дорогие мне вещи, но мне и только мне — ох, отнюдь не художественные ценности, рыночная стоимость близка к нулю.
Что еще? Техника нынче в цене. На месте пятнадцатилетний двухкассетник «Сони», на месте черно-белый «Шилялис». А кому они нужны? Антиквариат? Нет его у меня. Разве что поршень от ЗИЛа, старый подарок Левушки, он мне служит и пепельницей, и грузом, которым я придавливаю бумаги, и гнетом для жарения цыплят табака. Разве что макет гранаты, который я зачем-то сунул в карман, когда последний раз проходил военные сборы, и уже несколько лет держу на своем столе. Не то, не то, не то…
Мы с Артемом молча обследуем комнату пядь за пядью, Стас, Левушка и Славик молча наблюдают за нами. Наконец начитанный Славик не выдерживает.
— Дядя Артем, может, сфотографировать следы, поискать отпечатки пальцев? — спрашивает он.
— Непременно сфотографируем и повесим на стенку, — угрюмо отвечает Артем.
— Контора? — это вопрос Стаса.
— Похоже на контору. Очень похоже, — так же угрюмо говорит Артем, валится в кресло и закуривает. — Погляди бумаги. Кроме бумаг, их как будто ничего и не интересовало.
Разбираться в своих бумагах могу лишь я один, тут Артем мне не помощник. Перебираю разбросанные папки и отдельные листки, рукописи, правленые корректуры, файлы, блокноты, связки писем, пухлые кляссеры с накопившимися за годы журналистской работы визитными карточками.
Проходит минут двадцать, и я начинаю понимать, что обнаружить все пропажи мне все равно сразу не удастся, они будут выявляться со временем, когда мне понадобится та или иная бумажонка, а я ее не найду и буду грешить на «уборщиков», хотя на самом деле вполне мог и сам куда-нибудь ее запихнуть. Сейчас же можно констатировать исчезновение: моей толстой телефонной книжки, куда я свожу все адреса и телефоны, которые когда-нибудь могут понадобиться, моего ежедневника-поминальника за этот год, папки со старыми записями и газетными вырезками по Энску, ленты из пишущей машинки. Все.