Прохожу по длинному коридору и спускаюсь по лестнице, мне необходимо избавиться от своей агрессии в другом месте. Хотя больше всего я хочу встретить отца и сделать так, чтобы он понял, что снова поступил неправильно. Хотя кому нужна эта правда? Кому вообще необходимо слышать моё мнение? Я кусок дерьма! И это клеймо будет висеть на мне до окончания моих дней.
Я практически дохожу до выхода, когда слышу громкий плач ребёнка. Закрываю глаза. Не могу сдвинуться с места, максимум год – крутится в моей голове… Он только успеет произнести свои первые слова и научится ходить.
Я надеюсь, эта сука Энжел сейчас жарится в аду в огромном котле среди таких же выродков как и она. У меня нет сожаления о её смерти, нет даже чёртовой тоски по человеку, который обрёк нас всех на это. Присутствие врача на дому обязательно, именно поэтому я предпочёл эту невыносимую мисс Саттон здесь.
Если у неё удалось спасти моего ребёнка однажды, значит, получится снова. Крики все ещё не прекращаются, я сажусь на кресло, стоящее под лестницей, и откидываю голову назад, упираясь в спинку. У меня каждый раз от его плача какая-то тупая боль в груди, и я не могу ничем её унять. Однажды была мысль сесть на антидепрессанты, какие-нибудь колеса, способные сбавить обороты моих душевных терзаний. Последняя капля была в тот момент, когда Энжел сбежала. Я предполагал, что она сделает глупость, как когда мы были молоды. Но не ожидал, что скатится в пропасть и отравит ребёнка.
Тогда был первый звоночек податься во все тяжкие, но я нашёл другой вариант, секс стал моим спасением. Я не драл всех, кто попадался мне под руку, были избранные, впрочем, они есть и сейчас. Но это уже более зрелое состояние, моменты с извращённым сексом в далёком прошлом. Кровь уже не привлекает, как и потёкшая тушь, в памяти сразу всплывает униженное лицо Эмерсон на той парковке. Кажется, я её ранил в самое сердце, но она быстро взяла себя в руки и не дала мне возможности раскаяться в содеянном. Я просто надеюсь, что она сама поняла, какую ошибку совершила в ту ночь, попавшись на глаза мне.
Прислушиваюсь, мягкая поступь, два человека переместились, перешёптываясь по коридору этого склепа. Я поднимаюсь из укрытия и тихо иду в комнату сына, чтобы привычно уснуть в кресле, напротив его кровати, и уйти рано утром. Я как будто чувствовал, что нужен ему, но никак не мог себе в этом признаться, что он тоже нужен мне. Пока сын спит, ему невдомёк насколько мне стыдно перед ним, именно поэтому я не могу появляться рядом с ним утром. Только ночью мы находим понимание. Очень тихо я передвигаюсь по направлению к комнате, аккуратно запираю двери, няни знают, что ночью нам с Трентоном никто не нужен. Привычно подхожу к контейнеру с тёплыми бутылочками, проверяю на тыльной стороне руки температуру, встряхиваю содержимое. Подхожу к окну и закрываю плотно шторы, чтобы нам не мешала луна, которая так и норовит заглянуть в нашу личную жить. Включаю настольный светильник и жду, когда он начнёт шевелиться. Зажимаю бутылочку между подушек, снимаю с сына шапочку и начинаю гладить по редким светлым волосам. Он такой маленький в этой кровати, вес набирает очень медленно, зато орёт будь здоров. Наверное, самый развитый орган в этом маленьком теле – лёгкие. Из него вышел бы хороший оперный певец или руководитель. Как бы я не хотел казаться к нему безразличным для других, пацан стал смыслом моей жизни. И может мне не стоило знать то, что теперь убивает меня с каждой секундой все больше.