– Интересно. – Он озадаченно поворошил осколки. – Почему это… Почему у нее внутри вата? И елочные иголки…
– Просто так. – Я старался говорить как можно более равнодушно, но пот тек по мне градом, и вся шерсть на лице была мокрой от пота. – Наверное… Я думаю, вату тогда клали во все… Нет!!!
Он развернул вату и вытащил колбу – такую же, как те три, что он уже облюбовал, но с единственным отличием: те были пустые. А эта, четвертая, нет.
– Что это?! – Он держал ее двумя пальцами.
– Осторожно, уронишь!
– Я. Спрашиваю. Что. Это?
– Просто… просто колбочка.
– Это я и без тебя вижу. Но почему она здесь? И что внутри?
Я устал. Я так устал.
– Ну-ка, ну-ка, что внутри, говори на раз-два-три!
Я так устал от него.
– Раз, два…
– Яд, – сказал я. – Внутри – яд.
Он сразу же разжал пальцы. Но я поймал ее: реакция у меня всегда была ничего. Теперь колба была в моих руках – и такая диспозиция нравилась мне куда больше; впрочем, если бы он захотел забрать ее, я был бы обязан ему отдать…
– Отдай! – Старик умоляюще уставился на меня с блестящей поверхности красного осколка. – Отдай колбу! Я ее вижу! Пожалуйста! Отдай мне ее, пожалуйста!
– А это что за старый козел? – Мой гость с интересом разглядывал старика.
– Хозяин дома, – объяснил я. – Бывший.
– Та-а-ак, – удовлетворенно протянул кредитор. – Давай-ка рассказывай, что к чему.
– Тебя не касается, – промямлил я.
– Вот именно, не касается, – огрызнулся старик.
– Ну, как хотите… Значит, я, пожалуй, эту колбочку возьму. – Он потянулся ко мне.
– Нет!
– Ну, тогда я тебя внимательно слушаю. Тайну расскажи, душу обнажи…
И я рассказал – хотя что тут рассказывать!..
…Из эвакуации вернулись не все. Лиза не вернулась, и моя мама тоже. Я старался себя убедить, что она просто осталась с Лизой и маленькой, а не сгинула в промозглом товарняке, еще по дороге туда, но проверить никак не мог, и поверить тоже. И, вспоминая о матери, всегда с ужасом ловил себя на том, что думаю о ней как о мертвой…
Вернулся Лев, худой, спокойный и безразличный днем, а ночью бредивший ураном, дейтерием, клопами и иногда Соней. Вернулась Валя – злая, жалкая, готовая к компромиссам. Некоторое время они еще склеивали, неловко и равнодушно, как аутисты аппликацию, свою разорванную совместную жизнь – пока я самолично не взял в руки ножницы… Ну, «ножницы» – это образно выражаясь. На самом деле я взял в руки лист бумаги – тот самый черновик доноса, исписанный Валиным крупным почерком. Было 31 декабря. Утро. Лев работал в кабинете. В гостиной стояла наряженная елка. Пахло мандаринами. Пахло хвоей. Пахло праздником. Валя на кухне строгала новогодний салат.