Они взглянули в глаза друг другу, и Кулли поцеловал ее. Он еще никогда и никого не целовал. Наконец Китти отстранилась. Ей вдруг показалось, что в жизни все-таки можно обрести счастье. – Ах, Кулли, – прошептала она. Если бы только он поцеловал ее снова…
Кулли одной рукой обнял ее за плечи и прижал к себе.
– Это – прощальный подарок. Я пришел сказать тебе, что уезжаю в Новый Орлеан, – заявил он.
У Китти вытянулось лицо.
– Когда?
– Завтра утром. Ненадолго. Я еду с торговцами мехом. Они говорят, что там можно заработать денег, особенно хорошему плотнику. А я умею все, чему научил меня Мешак.
– Но ведь Новый Орлеан так далеко! Ты вернешься?
– Я вернусь, даже если мне придется плыть против течения. Не волнуйся. Мама и так переживает за всех нас. Обещай, что будешь меня ждать.
Китти, пребывая в расстроенных чувствах, лишь молча кивнула в ответ.
На следующее утро Кулли уплыл на плоскодонке вместе с торговцами мехом, направляющимися в Новый Орлеан. Китти помахала ему рукой на прощание, и с тех пор в душе у нее поселилась пустота. Он взял с собой бумагу, подтверждающую, что Кулли Стюарт является свободным негром. Саския тем не менее до ужаса боялась, что его схватят и продадут в рабство, невзирая ни на какие бумаги. Кулли повторил то, что рассказали ему торговцы мехами: в Новом Орлеане полным-полно свободных чернокожих и мулатов. Он совсем не похож на Вирджинию. Но Саския по-прежнему была полна сомнений. Нельзя верить ни единому их слову. Она имела в виду белых людей.
Лето прошло, а Кулли так и не вернулся домой.
В конце сентября Саския проделала путь, который теперь стал для нее мучительно долгим и трудным, поднявшись вверх по долине и пройдя через фруктовый сад, чтобы нанести визит Софии. Ее не волновало, что думает об этом сама София. Скоро должен был исполниться год после похищения детей, а София и Кейтлин почти не виделись и не обменялись ни словом. Саския принесла в корзинке свой знаменитый деликатес – печенье из пресного взбитого теста, еще теплое, только что из печи, с долькой ветчины внутри, накрытое чистой белой тряпицей. София сделала над собой усилие и приготовила чай, а потом, хотя давно утратила аппетит, сама не заметила, как съела шесть печений, одно за другим.
Саския ни словом не обмолвилась о Шарлотте и о том дне, когда состоялась свадьба Малинды и Джека. Как ни в чем не бывало она говорила исключительно о Кулли. Она даже призналась Софии, что, несмотря на всю свою любовь к сыну, ей бы очень хотелось, чтобы он не так сильно походил лицом на столь дурного человека, каким был его отец.