Микеле проворчал что-то насчет женской хитрости и добавил, что Стефано был прав, доверяя мне.
– И что же произошло потом? Разве вам не было страшно? – спросила София.
– Мы ушли. Разумеется, мне было страшно до ужаса. У пропасти мы остановились и уронили порванную сандалию на камень. Другую Микеле швырнул вниз, но так, чтобы ее было видно сверху. Затем он оторвал несколько клочков ткани от моей юбки и тоже бросил их на край пропасти.
«Идемте, – сказал он. – Уже темно, но мы, крестьяне, не ездим в изысканных экипажах, а потому можем пройти по этой тропе с завязанными глазами. Она крутая и узкая, однако мне известен каждый ее изгиб и поворот».
Микеле пошел первым, чтобы я могла положить руку ему на плечо и идти следом. Тропа и впрямь оказалась крутой, и я была рада тому, что на ногах у меня крепкая крестьянская обувка. И хотя я несколько раз споткнулась и поскользнулась, Микеле поддерживал меня, и еще до рассвета мы благополучно спустились к самому подножию горы. Микеле негромко свистнул, и к нам подъехала телега, запряженная осликом, которой управлял его сын. Он помог мне забраться в нее и посвятил в дальнейшие планы. Тем же утром я должна была отплыть из Палермо в Неаполь на рыбацкой лодке.
«В Палермо мне нужно…» – завела я разговор, чтобы узнать о том, что делать по прибытии в Палермо.
«Нет, леди, – перебил он меня, – к тюрьме вы даже не подойдете. Мой господин строго-настрого запретил это».
«Но я могу подкупить тюремщиков, чтобы они дали мне поговорить с ним несколько минут».
«Нет, леди, вы не сделаете этого, иначе вас тоже арестуют».
Я понурилась и, не сдержавшись, расплакалась.
Неделей позже я оказалась в Неаполе, ожидая корабль, который отвезет меня в Америку, к кузену Стефано в Луизиане. Чтобы заплатить за проезд, я продала свое самое дешевое колечко, а остальные спрятала вместе со статуэтками, чтобы меня не ограбили. В ожидании отплытия я переходила из одной церкви в другую, прячась в тени, чтобы вздремнуть, или же ненадолго засыпала прямо во время мессы, стоя на коленях. Дважды ко мне подходили ризничие, но я притворялась крестьянкой и отвечала, что по совету священника возношу непрерывные молитвы за здоровье своего мужа, который слег с изнуряющей болезнью. Пиастры я тратила на хлеб и фрукты, молясь про себя, чтобы отец поверил, будто я сорвалась в пропасть.
Наконец наступил день отплытия, и нас, толпу пассажиров, загнали, словно стадо баранов, на борт корабля. Мне отчаянно хотелось поскорее покинуть Сицилию, и я сказала себе, что должна вытерпеть все невзгоды. При этом я тщательно оберегала свои статуэтки. Даже пребывая на последних месяцах беременности, я, будучи одинокой женщиной, стала объектом нежелательного интереса некоторых пассажиров мужского пола, пока наконец какой-то добрый пожилой человек вместе со своей супругой не взяли меня под свое крыло.