Но специализацией его, о чем он сам сообщал рано или поздно, его сильной стороной, так сказать, были дети. Дети живые и те маленькие ангелочки, что умерли, да упокоит Господь их невинные чистые души. Ему доводилось живописать портреты многих младенцев, лежавших в гробу с закрытыми глазами и восковыми личиками, дабы вновь оживить их на холсте. Но таланты его простирались куда дальше, потому что он мог нарисовать уже мертвого и похороненного ребенка с одних лишь слов его матери. И самое замечательное заключалось в том, что на портрете ее ребенок неизменно получался как живой. «Помни о смерти», – уважительно бормотал он, сочувственно глядя на маленького ангелочка во всей красоте вечной юности и невинности.
Секондус никогда не медлил с тем, чтобы упомянуть имена своих прежних покровителей, как никогда не спешил и заканчивать беседу. Он любил поговорить. Если ему представлялся удобный случай, он тут же принимался нудно перечислять своих достопочтенных покровителей и плантации, кои ему довелось посетить. Картеры, Ферфаксы, Кустисы, Бирды и Фитцхью занимали особое место среди его знатной клиентуры. Номини-Холл, Картерз-Гроув, Вестовер и Беркли – везде он чувствовал себя как дома. Он мог описать комнату, изысканную мебель, привычки членов семьи, их музыкальные вкусы и даже перечислить блюда, что подавались за ужином.
– Ваши виргинские леди и образованные джентльмены – воплощенное благородство и изысканность, – рассказывал Секондус. – Когда с моими трудами бывало покончено и перед ними появлялся законченный портрет, они замирали и в немом восхищении взирали на него, будучи слишком взволнованными, чтобы дать волю словам, если так можно выразиться. Нередко они смахивали слезы с глаз и умоляли меня задержаться у них подольше. Видите ли, они жаждали приобщиться к высокой культуре, выслушать мои рассказы о салонах Европы, где мастеров изящных искусств принимают как коронованных особ и обращаются с ними с почтением, коего они заслуживают. Они только вздыхали, когда я описывал им музеи в Италии и Франции, картины, фарфор и слоновую кость, бесценные шедевры, собранные со всего мира.
И разумеется, я не мог отказать своим добрым друзьям в такой малости – художник-портретист должен выказывать дружелюбие и уважение своим покровителям, – но при этом я неизменно настаивал на том, чтобы откланяться после окончания работы. «Я чрезвычайно благодарен вам за ваши добрые слова и любезное гостеприимство, оказанное моей скромной персоне. Но одно лишь искусство – мой подлинный господин и повелитель, – вежливо, но твердо говорил я и уважительно склонял голову, – и оно призывает меня в путь. И посему я должен откланяться». – И тогда глава семьи пожимал мне руку, выражая мужскую благодарность и вкладывая мне в ладонь вознаграждение, а хозяйка дома со слезами на глазах умоляла меня задержаться хотя бы еще на один вечер. Но тщетно. Всегда и неизменно тщетно. Я уходил не оглядываясь.