Я попытался представить себе две недели с Уиллом и Зигги. Две недели пивоварен, виноделен, сна… И чуть не разрыдался – до того здорово это выглядело.
– Ладно, – ответил я, надеясь, что не пожалею.
Зигги вытаращила глаза.
– Что ладно?
– Я еду.
Она ахнула, искренне удивившись, после чего бросилась мне на шею.
– Правда? – завопила она, и я отодвинулся, чтобы закрыть ухо. – Прости! – снова закричала Зигги, не особенно далеко от уха и на этот раз. – Просто я безумно рада!
В груди кольнуло легкое беспокойство.
– Напомни, куда мы едем? – попросил я.
Выражение ее лица стало еще более воодушевленным.
– Я составила нам обалденный маршрут. Мы побываем на пивоварнях, винодельнях, в нескольких красивейших гостиницах, а под конец нас ждет неделя в потрясающем домике в Вермонте.
Я выдохнул, кивнув.
– Ладно. Хорошо.
Но Зигги уловила мою нерешительность.
– Дженсен, ты ведь не передумаешь? Честное слово, я…
– Нет, – смеясь, перебил ее я. – Просто в самолете рядом со мной летела реально чокнутая попутчица и что-то болтала про винный тур. На секунду я запаниковал, что по странной прихоти судьбы она и окажется той самой подругой. Я тебе честно скажу: я лучше дверью по руке себе тресну или съем кирпич.
Зигги засмеялась.
– Она летела из Лондона?
– Сначала все было хорошо, но потом она напилась и трещала, не переставая, – ответил я. – Даже если бы меня запихнули в среднее кресло эконом-класса, лететь было бы куда приятнее. Боже, страшно представить даже неделю с этой женщиной.
Моя сестра сочувственно поморщилась.
– Я четыре часа притворялся спящим, – добавил я. – Ты хотя бы представляешь себе, как это трудно?
– Простите, что прерываю, – раздался высокий голос позади меня. – Но, Ханна, смотри: моя Пиппа приехала!
Я развернулся и застыл.
Игривые голубые глаза смотрели прямо на меня, а ее счастливая улыбка на этот раз была… трезвой.
Минуточку.
Как долго они тут стоят?
О нет.
Это пиздец.
«Боже, страшно представить даже неделю с этой женщиной», – сказал он.
А женщина рядом с ним сочувственно поморщилась.
«Я четыре часа притворялся спящим», – добавил он и содрогнулся. Нет, это не фигура речи, он на самом деле содрогнулся.
Конечно же, это был он. Даже со спины, по идеально уложенным волосам, кашемировому свитеру и безупречно отглаженным брюкам, я узнала его, едва перешагнув порог кухни. А потом мне помог его голос, ровный, глубокий, не громкий и не напряженный, когда мы стояли позади него, выбирая удобный момент, чтобы прервать их беседу. И отчасти мне совсем не хотелось его перебивать, лишь бы он говорил и говорил. А узнать, что я угадала и что я была ровно настолько утомительной, насколько запомнила, было своего рода облегчением. И еще забавно наблюдать, каким талантливым засранцем он может быть и как ловко облекает в слова свое раздражение.