– Смерть? – спросила мама невинно, словно слышала о ней впервые. – Она жестока.
– А что, если она сама невинна? И ее заставляют делать то, чего она не хочет, совсем как люди?
– Но смерть, ангелы, демоны и Бог непохожи на людей. Люди другие. Они жалкие, беспомощные, трусливые и уязвимые, как мы с тобой сейчас. – И эти слова были синонимами «мы с тобой несчастные наркоманы, желающие и не желающие жить одновременно». – Люди меньше пылинки в этой огромной вселенной, но порой их грехи, как наши с тобой, больше их самих в миллионы раз.
– А как же животные, насекомые, бактерии и прочие невидимые глазу?
– Они не способны на грехи.
Никогда прежде я не любил разговоры о вере, Вселенной, значимости людей в глазах Бога, но в объятьях мамы мне казалось, что кто-то безболезненно открыл дверь в мою душу и позволил всем гниющим в ней демонам превратиться в светлых ангелов и освободиться. Но как только мама отпрянула от меня, дверь с диким скрипом стала закрываться, а когда я вышел за ворота наркологического центра, дверь захлопнулась, и ангелы вновь превратились в демонов. Но не все. Свет оставшихся продолжал освещать густую тьму, и пока еще он мерцал во мне, пока не угас – неважно, когда это произойдет и произойдет ли вообще, – я сделал то, чего поклялся не делать:
– Алло, Кристиан?.. Я передумал. Я… буду сниматься в твоем фильме.
«И Ганн приведет в исполнение наказание, которое я сам же себе и придумал».
– Знаешь, как называется моя новая песня? – спросил меня Ганн.
– Прости, пока не научился читать мысли.
Ганн с усмешкой отложил гитару. Он был умыт, в свежей одежде, с проступающими морщинками у горящих теплым огнем глаз. Золотистые волосы он собрал в низкий хвост, как делал всегда, когда играл на гитаре дома, но на сцене он их распускал. Перед зрителями его привычная для меня оболочка превращалась в пыль и развеивалась на ветру его будущего успеха. Он удобней пристраивал гитару, взмахивал тяжелой рукой, здороваясь с публикой, и та всегда отвечала ему восторженными криками.
После возвращения от мамы я еще не говорил с Ганном, боясь, не будет ли это проявлением моей слабости и инфантилизма, отражающихся в принятии поспешных решений, которые тут же самим и отменяются?
Кристиан удивительно быстро завершил наш дневной разговор, очевидно, боясь, что я передумаю. Даже он воспринимал меня как ребенка… Ребенка, которому предстояли съемки во «взрослом» фильме.
– Так знаешь? – не мог угомониться Ганн, хлопая по коленям и горбатясь.
Я сидел на диване, закусывая чипсами свои мрачные размышления, Ганн же предпочел дивану пол.