Станет ли он теперь меня ненавидеть? Проклянет ли тот день, когда решил стать мне отцом? Или, наоборот, станет мне ближе? От воображения грядущего сердце вырывалось из груди.
Когда буря закончилась, наступила ночь. Терзания выпили из меня все соки, и я, посапывая и покачиваясь, сидел на полу перед раскрытой дверью разгромленной гостиной, в центре которой, собирая крохотные щепки сломанной гитары, спиной ко мне сидел безутешный отец.
– Ганн, – впервые за долгое время я обратился к нему.
Я поднялся с пола и прижался к двери.
Он не оборачивался, продолжая сгребать щепки в кучу.
– Ганн. – По моей щеке скатилась горькая слеза.
Что, если я больше никогда не увижу своего прежнего настоящего отца?
Он сгорбился, тихо дыша, но продолжал собирать кусочки гитары.
– Отец! – вырвалось у меня приглушенно из-за подступившего кома к горлу.
Что, если он больше никогда не ответит мне?
Тогда он медленно, подергиваясь, обернулся. Его покрасневшие глаза тонули в безжизненном тумане, сквозь который я не мог разглядеть ни жизнь, ни попытки ее возврата. Его блеклые глаза словно стали зеркалами разорванного в клочья сердца и остатков выжженной смертью дочери души.
Он встал, едва не упав на колени и не впившись ладонями в щепки. Делая крохотные шаги, словно хромал на обе ноги, он подошел ко мне и тяжело вздохнул. Тень нерожденной, насмешливой улыбки все еще не сходила с его лица. Но кому он хотел улыбнуться? Кого видел перед собой, смотря мне под ноги?
Я всегда знал, что его горе неизбежно. После каждой встречи с его дочерью готовился к этому дню, но никогда не мог подумать, что буду так уверен: Ганн уже никогда не станет прежним. Другого, родного, любимого настоящего отца я больше никогда не увижу. Я отчаянно не хотел в это верить, но знал, что так и будет. Откуда-то знал. Словно кто-то прошептал мне это на ухо.
Ганн поднял на меня тяжелый, саркастический взгляд. Разомкнув губы, он неподвижно стоял около секунды, пока не произнес:
– Отец? Ты мне не сын, чтобы называть меня отцом. Я освобождаю тебя от этого бремени.
В ту же секунду его лицо расплылось перед моими глазами от нахлынувших слез. Каждый представляет конец своей жизни по-своему. Мой конец был таким. Самым настоящим, бесповоротным, неизменным.
Его слова пригвоздили меня к месту, лишив желаний и надежд, оставив лишь болезненные чувства, заставившие дрожать.
Он закрыл передо мной дверь на замок и сказал:
– Уходи.
О Ганн, если бы я только мог сделать это! Если бы только нашел в себе силы хотя бы сдвинуться с места, если бы нашел в себе волю оставить тебя за спиной, если бы задушил в себе любовь к тебе,